Путешествие в тысячу ли

Нет греха тяжелее страстей

Проснувшись поутру и стоя перед обугленными стенами западной комнаты, Минчжи чувствовал невообразимое. Его легко что-то кольнуло внутри, а грудь взволновалась. «Это правда я сделал?» — думал он, широко раскрыв глаза. Вчера он довольно много выпил и думал, что спровоцированные им и его друзьями разрушения были куда страшнее, и ему было нормально. Пьяная голова лишь радовалась проведённому вечеру, красивому костру и вкусной выпивке, однако теперь... Он вспоминал лицо отца, и ему было страшно думать, что его видели в таком виде. Ему было стыдно.

По правде, скорее всего этих чувств у отпрыска главы Ворон не возникло бы в таком объёме, если бы только после пожара на всеобщее обозрение не вынесли предмет женского нижнего белья. Минчжи кусал губы, вспоминая горячую Мио в постели, но в то же время искренне жалел об их вечере и думал: «Наверняка отцу теперь кажется, что я распутник, который во всякое время его отсутствия занимает эту комнату для утех!»
Кроме прочего, обнаружилось, что в особняке не хватает несколько предметов утвари. Его дружки попроще, видимо, едва почувствовав, что дело запахло жареным, не только убежали куда подальше, а ещё и прихватили по мелочи: тот вилку, этот - эмалированную пиалу. Но больше всего обидно было за древнюю вазу, разбитую впопыхах, которую давным давно привезла матушка с другого континента...

Да. Минчжи определëнно испытывал стыд. Однако очень скоро чужой резкий голос заставил его подпрыгнуть на месте и спровоцировал поток мурашек, пробежавший по позвоночнику вниз.

— Минчжи!

Как распушившийся пристыженный кот, пойманный на пакости, юноша втянул голову в плечи и тут же обернулся. К нему стремительно приближалась фигура господина Лю — его дражайшего отца. Между бровями Лю Сянбо пролегла складка, а на висках, кажется, прибавилось несколько седых волосков. Минчжи казалось, будто он со всей отчетливостью видел их, эти новые серебряные седины, и в горле у него встал ком.

— Отец... — промямлив, он встал как вкопанный, уставился глазами в пол, а затем склонился в глубоком поклоне. Лишь когда до небольшого клочка земли напротив его носа дошли чужие ноги в гэта, он робко попробовал посмотреть выше.

— Минчжи...

Если первый возглас был полон пламенного, плохо затаëнного гнева, то этот с головой окунул юношу в самую глубину холодного зимнего моря. Взгляд Сянбо был словно покрыт тонким слоем ледяной корочки и метал в сына искры разочарования. Простой тëмно-синее ханьфу, накинутый поверх черной рубахи, казался каким-то траурным предзнаменованием, сгустившимися над юным наследником тучами, из которых вот-вот грянет сверкающая серебряная молния. Юноша снова сжался и внутренне затрясся от стыда и обиды. Рядом с господином Лю стояла ещё одна фигура,и Минчжи узнал еë. Это ведь Чжу Байху! Брат красавицы-служанки с шелковыми волосами цвета вороного крыла.
Похоже, отец решил устроить небольшую показательную сцену, но на кой чëрт ему понадобился этот монах?..

Чем больше Сянбо говорил, чем больше читал уже до одури знакомые юноши научения, тем сильнее разгоралось обычно бледное лицо, уши и шея Минчжи, приобретая розовый цвет.

— Рад, что ты протрезвел, — восклицал Сянбо, — Мне казалось вчера, разум совсем покинул твоë тело, хотя оставался ли он в тебе — ещё большой вопрос!

Лю Сянбо немного помолчал, разглядывая темную макушку сына под своими ногами, затем, убедившись, что обвинительные монологи его не дают никаких результатов, приказал тоном, не терпящим возражений:

— Встань.

Когда Лю Минчжи с замиранием сердца медленно, боясь взглянуть отцу в глаза, поднялся на ноги, он невольно поймал на себе взгляд его спутника. Заложив руки за спину, тот молчаливо наблюдал за очередным витком позора наследника дома Лю, и, в отличие от Сянбо, на лице которого отражалось жгучее разочарование, казался совершенно равнодушным к происходящему.
Еще бы. Это была далеко не первая подобная сцена на его памяти. Должно быть, он давно уже привык к подобным скандалам, как уроженец севера неизбежно привыкает к частым южным грозам, которые некогда пугали его до дрожи.
Лю Минчжи не доводилось часто встречаться с Чжу Байху – тот либо тенью ходил за его вечно занятым отцом, либо проводил время в павильоне для слуг вместе со своей сестрой, либо отлучался в храм. Будучи приближенным слугой хозяина дома, он, тем не менее, как и Лю Сянбо, редко непосредственно участвовал в жизни самого этого дома. Но каждый раз, когда их пути все же пересекались, Байху неизменно становился свидетелем очередной семейной драмы, и одним небесам было ведомо, что в такие моменты было у него на уме –  что скрывалось за этим извечным равнодушием.

Лю Сянбо сделал жест рукой, пригласив Минчжи следовать за ним, а сам развернулся и направился в сторону внутреннего сада, где вчера и обнаружил своего непутевого отпрыска в непристойном виде, выпивающим у декоративного пруда, пока слуги сбивались с ног в попытке потушить вспыхнувший огонь.

Минчжи показалось странным, что отец повел его в сад, а не в свой рабочий кабинет, как бывало раньше, но когда на глаза ему попались обугленные стены северного здания, его с новой силой прошиб холодный пот. Кабинет отца, его личные покои и комната для гостей также пострадали от огня. С внешнего фасада сыхэюаня это было не столь заметно, как из небольшого внутреннего дворика.

Юноша весь похолодел и даже лихорадочные румяна схлынули с его лица, превратив его в бледного мертвеца. И всë таки разрушения оказались огромными. Лю Минчжи стало так не по себе, что он не сдержался и скорбно пробормотал под нос: «Даже кабинет...». Его посетило чувство, будто сейчас произойдёт что-то непременно ужасное, и сердце его и лицо окаменели. От крепкого сна у него даже почти не болела голова, лишь движения были, словно бы какими-то вязкими и давались тяжелее обычного, но в этот момент свежий воздух тенистого сада будто бы оказал на него неприятный дурманящий эффект, к нему подступила тошнота.

Когда они остановились, Минчжи снова кинул короткий испуганный взгляд на даоса, и внезапная догадка вдруг заставила его стиснуть кулаки. А ну как сейчас будет наказание. Здесь, во дворе. Прилюдно! Напросился... А даос нужен для того, чтобы проворный Минчжи, «Ветер в ногах», в очередной раз не улизнул, чтобы переждать бурю, и принял на себя все удары! Обида поселилась в желудке и горле и стиснула внутренности.

Однако даос оставался все таким же спокойным. Картина разрушений казалась ему не нова. Должно быть, и у него, и у Лю Сянбо было достаточно времени, чтобы как следует полюбоваться делом рук Лю Минчжи, пока тот спокойно отсыпался в своей постели. Наиболее пострадавшие от огня стены оказались наскоро заделаны досками и ширмами. На полное восстановление требовалось куда больше времени, внимания и средств, которые, хоть и не переводились в доме Лю, но все же стремительно утекали стараниями бесшабашного юнца.
Остановившись у декоративного пруда, хозяин дома обернулся к сыну. Будто бы заразившись непоколебимым спокойствием даоса, он одарил Минчжи непроницаемым взглядом. Глубоко посаженные черные глаза Лю Сянбо внимательно изучили лицо юноши, слегка опухшее, помятое и очень бледное, будто бы тот только что вернулся с затяжной войны, постаревшим на добрый десяток лет.

— Я хотел бы услышать внятное объяснение того, что произошло здесь вчера. Можешь ли ты дать его мне?

Минчжи посчитал про себя до трëх, выдохнул и постарался разжать пальцы, хоть его и немного трясло.

— Отец, видите ли, вчера был совершенно невероятный день... — он осмелился поднять глаза, начав свои оправдания как обычно, но вдруг прикусил язык на полуслове. Знакомая песня... Нет, надо по-другому! Вдруг будто множество глаз оглянулись на Минчжи и он изменил свою речь, сделав еë более искренней, более... Жалостливой, что ли, чтобы не одному ему было стыдно за происходящее. Он вновь опустил голову, а потом вовсе как-то оказался на коленях, и тяжёлым голосом продолжил, — Отец... Я признаю, что разочаровал тебя. Должно быть, я правда связался не с той компанией, всë как ты и говорил... Это всë Хонги и его эта чертовка Мио.
Лучше было признать, подумал Минчжи, что он был с ней, и взять грех на душу. Всë равно ни для кого не секретом было, насколько он любит женщин. Не пропускал ни одной юбки – во всяком случае про него так говорили. Вот только никто, даже ребята из их компании, не догадывался, что сам Хонги делал с ним там, в той комнате, где начался пожар.

Откинув лишние мысли, младший господин Лю продолжил торопливо рассказывать:

— Он быстренько споил меня, когда мы ещë сидели в городе, а когда я поддался женским чарам его сестры, он предложил пойти куда-нибудь развеяться. Я... Я уже тогда был весёлым, а на дворе была глубокая ночь. Не знаю что на меня нашло, отец. Не знаю, что на меня нашло... Мио потащила меня в кровать, а друзья продолжили веселиться. Мы потом были уже совсем в других комнатах, отдыхали, когда почувствовали, что что-то где-то горит.

Минчжи совсем залился краской и замолчал. Конец объяснения вышел скомканным, но у него не нашлось стратегии лучше, чем пытаться валить все на «друзей», которые подставили его.
Ведь если бы хоть кто-то из них, а среди них точно был кто-то потрезвее, позвал слуг пораньше, вместо того, чтобы, захватив барахло, быстренько сбежать, сгорело бы куда меньше помещений! Минчжи не мог заставить себя поверить, что весь поход в особняк мог быть затеян друзьями, чтобы что-то стащить. Зачем бы, ведь никто не купит побрякушки у вчерашних беспризорников, догадываясь, где они взяли их! ..

Хонги был довольно известным молодым парнем из столицы, а Мио — его названной сестрой. Вместе они выживали на улицах, когда случилась эпидемия, а позже из окрестных деревень Хонги понабрал себе небольшую банду из таких же, как он, детей, лишившихся одного или обоих родителей. Минчжи сделал в своë время всë, чтобы попытаться влиться в этот сомнительный коллектив, и не без оснований считал, что лишь его стараниями Хонги и его ребята ещё не пошли грабить людей на дорогах. Отчасти, потому что это он постоянно отговаривал их от совсем уж сумасбродных идей, отчасти потому что периодически снабжал их деньгами для жизни, когда не хватало денег за черную работу. Для сына Лю это были такие мелочи, которые едва ли истощали запас его карманных денег на месяц. А когда компании вдруг не хватало на кутëж, всегда ведь можно было одолжить ещё немного!..

И вот, Лю Минчжи вчера собственноручно разрушил одну из поставленных между ним и Хонги границ, можно сказать, главное правило — не пускать его шпану домой — ради возможности побыть с ним и его сестрой одновременно и хорошо повеселиться после с друзьями, играя в игры и распивая напитки. Но не мог же он прямо так сказать об этом отцу! Он ведь не поймëт, что это совсем другое, чем куртизанки, к которым у него, между прочим, тоже был доступ. Тут ведь были замешаны чувства!.. Хотя Минчжи соврал бы, если назвал этот опыт хоть сколько-то стоящим, глядя на то, в чëм они все теперь были повинны.

Пока Лю Минчжи вел свой рассказ, лицо Лю Сянбо претерпевало страшные изменения. Бледная хмурая маска на его челе треснула, а под ним выглянула нездоровая зелень – признак дурноты, какая обычно расцветала на щеках матушки Минчжи, когда она была вынуждена выслушивать его оправдания вместо отсутствующего по рабочим обстоятельствам мужа. Затем оно снова переменилось, и зелень эта ушла, зато вместо нее появились алые пятна, не предвещавшие ничего хорошего.

Под конец монолога даже Чжу Байху растерял всю свою беспристрастность. Только вот в отличие от хозяина дома, который, казалось, готов был вот-вот лопнуть изнутри от негодования, его история Минчжи и ситуация, в которой тот оказался в итоге, явно развлекали. Уголки тонких губ его приподнялись и то и дело дрожали от плохо сдерживаемого смеха, а в глазах стоял веселый блеск. Такой улыбкой трудно было не заразиться, только вот вызвана она была несчастьем бедного Минчжи, готового слиться с землей под ногами своего отца, и не могла не пробуждать, если не раздражение, то еще большую досаду.
К счастью, Лю Сянбо не заметил этой веселости. Длинные каштановые волосы даоса закрывали от него лицо юноши, однако и без того глава семьи, казалось, окончательно позабыл о присутствии постороннего, сосредоточив все свое внимание на сыне.

— Ты действительно разочаровал меня. И разочаровал не раз. Мне больно видеть, как ты превращаешься в жертву своей собственного эгоизма и сумасбродства! Не проходит и недели, чтобы ты, кланяясь в пол, не пытался убедить меня в том, что случившееся по твоей вине – исключительная неудача, рассыпаешься в извинениях и пустых обещаниях, — низкий голос Лю Сянбо вибрировал от гнева, и устрашающая вибрация эта, казалось, передавалось самой земле, к которой, словно слабый стебель молодого ростка, прижимался Минчжи, — Я устал слышать этот детский лепет, недостойный мужчины!

Едва успевший поднять взгляд наверх Минчжи, чтобы пролепетать извинения, вместо этого снова ударился лбом о землю, страшась гнева отца.

— Ты соткан из одобрений и похвал. Вот что тебя погубило, Лю Минчжи! Кто сам себя восхваляет, тот не добудет славы. Мне следовало преподать тебе этот ценный урок гораздо раньше. Ты до того жаждешь чужого восхищения и признания, что готов пойти на самые крайние меры, чтобы получить их! Готов взять позор на свое имя и имя своего рода! И ради кого все эти старания?! Ради шайки грязных оборванцев! Скажи теперь, где же они сейчас?

Полы одежд Лю Сянбо зашуршали, напомнив Лю Минчжи шипение приготовившейся к атаке змеи. Минчжи, потерявшего голову от страха казалось, будто он вот-вот достанет из-за них дубину или, чего доброго, настоящий меч, чтобы дать последнее жестокое наставление сыну! Но внезапно прямо к самому его носу упал толстый кошель, доверху набитый жемчугом. Шелковая нить, стягивающая его горло, развязалась, и несколько крупных цельных жемчужин покатились по влажной от росы траве.

Чжу Байху с плохо скрытым изумлением проводил их взглядом.

— «Если ты хочешь получить всё, — отпусти всё», — Услышав знакомые высказывания из писания, даос искоса посмотрел на Лю Сянбо, пытаясь угадать, к чему же он ведет. А тот уже спокойнее продолжил:  — Это последние деньги, которые ты от меня получишь, Минчжи. Это — и не монетой больше. Остальное ты должен будешь заработать сам, честным трудом. Если пожелаешь потратить их сегодня же в доме увеселений, так тому и быть, я не буду тому препятствовать. Но знай, что впредь за жизнь свою и свои капиталы ты будешь ответственен сам. Завтрашним же кораблем ты отправишься на большую землю, в порт Баленос, где будешь нести службу у велийского подразделения Ворон наравне с простыми офицерами до тех пор, пока не научишься умеренности.

Минчжи почувствовал, как его за горло сдавила ледяная рука. Нет... Он побоялся даже притронуться к кошельку.  Его взор уставился на Сянбо, его бога и его же дьявола.

— Нет! Ты не можешь просто... выкинуть меня на улицу! Отец...  — пролепетал он и попробовал вцепиться в подол тёмных одежд. Он не мог поверить произошедшему. Головная боль вдруг запульсировала в черепе от подскочившего пульса, почва ушла из-под ног. Простые офицеры... другой континент... как это вообще?

Лю Сянбо на мгновение закрыл глаза и глубоко втянул в легкие воздух. Он вспомнил, как не далее как сегодняшним утром в гневе заперся в своем кабинете с просыревшими обугленными половицами, и тут же принялся строчить письмо Лелианте Рингвенир, главе упомянутого им велийского подразделения Ворон. Подобно ученику, не отличавшемуся большим старанием, он раз за разом марал дорогую бумагу, не в силах справиться с негодованием и удержать его на кончиках пальцев прежде, чем оно выплеснется в деловое обращение к коллеге.

Он был крупной рыбой не только в пределах вод Хасо, но Вороны прибыли в эти земли недавно, а союз с ними дался для местных торговцев и аристократов непросто, с учетом многих культурных различий и подходов к торговле как таковой. Лишь благодаря слову Лю Сянбо и его добровольном выдвижении себя на пост главы никому не известной доселе организации удалось закрепить этот пока что хрупкий договор. А посему просьбы вроде той, которой он собирался озаботить госпожу Лелианте в своем письме, казались особенно неуместными и, быть может, даже опасными для их общего дела, но отчаяние, доведеное до крайности, подгоняло его кисть, и на белой бумаге расцветали аккуратно выведенные коричневыми чернилами слова:

«Уважаемая госпожа Рингвенир,
Надеюсь, что это письмо достигнет вас в самом благополучном состоянии.
С великим почтением я обращаюсь к вам по поводу моего драгоценного сына, единоличного наследника семьи Лю. Просьба, которой я осмелюсь озаботить вас, носит особый характер для нашей семьи и меня лично и имеет чрезвычайно высокое значение.

Лю Минчжи юноша многих талантов, хорошо образованный и одаренный знаниями в самых разных сферах жизни, а в особенности — торговли и переговоров. Увы, при всем этом дурной нрав его отравляет ему жизнь и препятствует дальнейшему становлению достойным представителем семьи Лю. Никакие дисциплинарные меры, предпринятые мною, не возымели воспитательного эффекта, а посему я вынужден был прибегнуть к крайним мерам.

Госпожа Рингвенир, я прошу вас взять моего несчастного сына под свою опеку в качестве офицера, вверенного вам велийского подразделения. Я несомненно убежден в том, что ваше мудрое наставничество поможет ему осознать важность ответственности, возложенной на его плечи, а смена обстановки окажет благоприятное воздействие.

Навыки Лю Минчжи, несомненно, хорошо послужат в вашем деле. А чтобы он не составлял вам больших хлопот, я желаю отправить вместе с ним своего приближенного слугу, Чжу Байху, человека множества добродетелей и высокой нравственности. Оба юноши сведущи в военном деле и грамоте, обучены языку и станут вам полезны во многих делах.

Пожалуйста, примите мою нижайшую просьбу во внимание, как прошение отчаявшегося отца, который стремится к благу для своего единственного сына и наследника рода, и, уверяю вас, я не останусь в долгу.
Прошу,  напишите свой ответ на обратной стороне этого листа.

С искренними пожеланиями благополучия вам и вашей семье,

Лю Сянбо.»

Закончив писать, он воздел ладонь над ровным листом, и тот сложился в бумажный лотос, а когда Лю Сянбо сомкнул пальцы в кулак, исчез в слабом сиянии. Сию же секунду точно такой же лотос должен был расцвести перед получателем и вновь распрямиться, явив ему письмо.

Пока Сянбо ждал ответ, он успел измерить шагами весь свой кабинет трижды, но в начале четвертого круга цветок вернулся на его ладонь, а вместе с ним пришел ответ от Лелианте Рингвенир. Переворачивая лист, он уже готов был прочесть вежливый отказ, и лишь небесам известно, до чего великое счастье наполнило его грудь, когда вместо него им было получено согласие.

Нельзя было сказать, что Лю Сянбо и госпожа Рингвенир состояли в дружеских отношениях, но опыт общения и совместной работы с ней убедил главу семьи Ли в ее полной благонадежности. Поэтому, в отличие от Лю Минчжи, готового вот-вот разрыдаться на месте, он был спокоен относительно принятого им решения.
Единственное, что гложило его теперь, так это то, что матушка Минчжи, недавно отбывшая в очередную экспедицию, даже не догадывалась о том, какой кавардак в этот момент творился в их семье и доме.

Лю Сянбо сделал шаг назад, отняв у сына полы своего ханьфу, и твердо сказал:

— Решение принято.

Наконец будто бы вспомнив про существование свидетеля их ссоры, он повернулся к своему спутнику. В то же мгновение весь задор даоса бесследно испарился, будто чья-то невидимая рука снова надела на его лицо деревянную маску с выражением застывшего на ней бесстрастия.

— Чжу Байху, ты сослужил мне большую службу, сполна отплатив ею за услугу, оказанную твоей сестре, но все же счел это недостаточным и добровольно отказался возвращаться в храм, — сказал он.

— Все так, господин.

Коротко согласился Байху, чуть склонив голову. Могло показаться, будто взгляд его при этом потемнел. Кажется, он уже догадывался о том, какими будут следующие слова Лю Сянбо, обращенные к нему.

— В таком случае я желаю, чтобы ты отправился вместе с Лю Минчжи, дабы проследить за тем, чтобы тот успешно прибыл к новому месту службы и принялся добросовестно исполнять свои обязанности. Отныне ты будешь сопровождать молодого господина, и я рассчитываю на то, что ты станешь служить ему столь же исправно и верно, сколь служил мне, —  Чжу Байху слушал наказ Лю Сянбо молча, но каждое новое слово будто бы звучало ему приговором. Тонкая темная бровь заметно дернулась, побелевшие губы сжались в тонкую полоску, но он покорно молчал, наматывая на ус его наставления. А Сянбо, тем временем, продолжал: — Но заклинаю тебя, Чжу Байху, пусть последним приказом тебе будут не его слова, а твоя собственная совесть. Поступай как считаешь нужным – как учит тебя писание. Ты вверил в мои руки жизнь своей сестры, я вверяю в твои руки жизнь моего сына. Помоги ему, как я некогда помог тебе.

Хмурость на лице Байху начала рассеиваться, как только Лю Сянбо упомянул в разговоре Чжу Рей, а когда ладонь Сянбо опустилась на его плечо, и вовсе исчезла, уступив место сомнению, а затем – смирению. Байху медленно кивнул, и рука Сянбо снова отнялась, оставив тяжелый призрачный след на светлом даосском одеянии. Ему казалось, будто вместе с этим следом на его плечи легла какая-то непосильная ноша, взявшаяся из неоткуда, и к глотке подступил неприятный твердый ком.

— Я прослежу за ним, — после короткой паузы ответил монах.

Глубокие морщины на лице Лю Сянбо разгладились. Он снова обратился к сыну, с беспощадной холодностью взглянув на него сверху вниз:

— В твоих покоях стоит сундук. Сложи в него вещи, которые ты хочешь взять с собой, а затем принеси молитву о благополучном путешествии.

— Отец! Отец!.. Ты не можешь так со мной поступить! — Минчжи вскочил с ног, понимая, что сейчас Глава семьи Лю уйдёт и закроет дверь перед его носом, но внутри у него поднялись такая паника и гнев, что он просто не мог поверить услышанному. Теперь он уже задыхался, как выброшенная на берег рыба, глава его покраснели, и что-то внутри со скрипом надломилось, а тяжесть вины вдруг запоздало обрушилась на него всем своим весом.
Но фигура отца уже стремительно отдалялась, гнев сменился испугом, и он, спотыкаясь, побежал за ним, — Я никогда не отправлялся в плавание, отец! Там же нет... никого и ничего! Да я помру там, на чужбине... пожалуйста! Я... Я всё понял!

Голос юноши совсем сломался, и разыгравшаяся в саду сцена стала еще позорнее и непригляднее, но Минчжи уже было всё равно. Наконец из широко раскрытых глаз его фонтаном хлынули обжигающие щеки слёзы. Это было несправедливо! Подумаешь, кабинет, подумаешь дом! Ему казалось, будто собственный отец продаёт его чужестранцам, и не просто выгоняет - отказывается! Ещё немного, казалось Минчжи, и голова его лопнет от барабанного боя в ушах, и он упадёт замертво на землю от недостатка кислорода.

Но раздвижные двери перед ним со звонким стуком захлопнулись, как он и предсказывал, скрыв за собой фигуру Лю Сянбо. Лю Минчжи, подлетев к ним, чуть не впечатался в носом в бумажные створки и замер, не осмеливаясь входить.

— Да какой ты отец после этого! — вдруг закричал он, окончательно потеряв над собой контроль. На такую дерзость его побудило собственное отчаяние и беспомощность. Всё что он мог – это сотрясать воздух в попытке получить хотя бы какое-то облегчение, — Чуть случилась беда — в кусты, перекладываешь обязанности на других! И на кого? На людей, которых даже не знаешь?! Продаёшь! Откупаешься от родного сына!

Он ещё какое-то время покричал в пустоту, но Сянбо на обвинения сына так никак и не отреагировал. Не вышел, не показал даже слугам ни единой эмоции, будто бы решив притвориться, что отпрыска его для него больше не существовало. И Минчжи, чувствуя это, еще больше выходил из себя.

В какой-то момент, окончательно утомившись, он прекратил надрывать глотку. К этому часу даже слуги уже не могли слушать его грязную брань, выливавшуюся на господина. Кто-то был возмущён, кто-то испуган, но для большинства Минчжи представлял собой такое жалкое зрелище, что в пору было его пожалеть и ободрить, но никто из них так и не осмелился. Когда юноша вернулся во двор, не в силах успокоиться, его ждал там один лишь даос в своих светлых одеждах, будто вся остальная жизнь в поместье вдруг переместилась в другие его части, попрятавшись от гева наследника.

Минчжи, даже не взглянув на него, промчался мимо, а в голове его так и пульсировала одна единственная мысль: «Прочь!». Его выгоняли прочь из собственного дома, его присутствие здесь теперь было нежеланно! Раз так, ему больше не нужна эта украшенная каллиграфией комната, не нужны драгоценные статуэтки, что стояли на полках, собирая пыль, которую старательно вытирали каждое утро слуги! Не нужен был ему чёртов комод и одеяло!.. Не нужны тетради, книги, чужие подарки! Минчжи хотел крушить всё, на что падает взгляд, потому что гнев был лучше всепоглощающей обиды и страха за собственное будущее. Он не отдавал себе отчёта в том, на что или на кого именно он злится. То ли виноват во всем был его повернутый на контроле отец, то ли так называемые друзья, покинувшие его в самую трудную минуту, то ли сама судьба, что обошлась с ним столь несправедливо...

Перевернув комнату вверх дном, наследник Лю, задыхаясь, беспомощно сполз на пол, не добравшись пары чи до постели. И если раньше, пока он закатывал истерику под окнами Лю Сянбо, казалось, что ниже ему падать уже просто некуда, и не может быть зрелища еще более жалкого, чем краснеющий от стыда и гнева юнец со сбившимися волосами, поносящего собственного отца на чем свет стоит под окнами своего же дома, то сейчас стало очевидно, насколько ошибочным было это суждение.
Дыхание его сбилось, грудь ходила ходуном, в руке он сжимал испорченный гохуа известного хасейского мастера. Там, куда его отправляли, подобные вещи искусства, которыми он некогда гордился, кичась собственным хорошим вкусом, были ни к чему.
Как только Минчжи оказался на полу, разум его мгновенно опустел, и усталость накрыла с головой. Подавив слабый стон, рвущийся из горла, он посидел так немного, перевел дыхание, и наконец отправился за средством, что могло бы успокоить его бурлящую кровь и ноющую голову. Проглотив зелье через силу, он выпил воды и умылся, чтобы возвратить опухшему лицу с покрасневшими глазами первозданную красоту - или, по крайней мере, её подобие - и сам попытался успокоиться, чтобы перестать чувствовать себя заложником обстоятельств.

Чжу Байху, который все это время незримо присутствовал рядом, не вмешивался и спокойно пережидал бурю эмоций юного господина.
И когда Минчжи наконец вернулся, вновь расправив плечи, он обратился к нему, предложив свою помощь в сборах.

— Не трогай мои вещи! — истерически прикрикнул на него молодой господин, но, увидев спокойное лицо монаха, смягчился, хоть голос его не утратил некоторой холодности, — Не нужно.

Словно наэлектризованный, юноша попытался придать себе вид спокойствия и собранности, пусть на самом деле ему требовалось еще много времени для того, чтобы прийти в себя окончательно. Байху, вопреки ожиданиям, не настаивал на своём участии. Только достал что-то из широкого рукава и, раскрыв ладонь, продемонстрировал Лю Минчжи тот самый мешочек, перевязанный шелковой нитью, доверху набитый жемчугом.

— Кошель то возьмёте?

Минчжи выхватил его и рук даоса, и уставился на деньги долгим взглядом, будто прикидывая, не запустить ли ими куда-нибудь, начав буйство по второму кругу. Однако спустя несколько мгновений лишь крепче стиснул пальцы на кошеле и вернул его обратно монаху, отдав свой первый приказ: «Пусть лучше деньги будут у тебя. Будешь охранять, чтобы никакой грабитель или карманник не отобрал у нас последнее».

Послушавшись его, Чжу Байху снова спрятал кошелек, и коротко кивнул. В его непроницаемом взгляде юноша не мог прочитать ни насмешки, ни сочувствия, и потому, точно так же как и накануне, Минчжи быстро потерял к нему всякий интерес. Несмотря на слова отца, обращенные к Чжу Байху, он воспринимал своего нового слугу скорее как продолжение собственных рук и головы, нежели как наставника.

Минчжи продолжил сборы молча. Сперва он хотел вытолкать Байху из своей комнаты, но затем быстро передумал. Какая уже разница? По правде, его даже немного успокаивало присутствие этого непрошибаемого парня. По крайней мере, он был благодарен, что тот даёт ему время прийти в себя самостоятельно.

Будто бы с предательством родителя в затянувшемся беззаботном детстве юного господина больше не осталось места для сочувствия к себе, Лю Минчжи более не выказывал признаков истерии и как мог старательно подготовился к выходу. Он собрал что смог — в основном одежду на всякие сезоны, сапоги, писчие принадлежности и, конечно, свои драгоценные веера и меч. Само собой, захватил он и свои шкатулки с украшениями, а еще несколько книг, и... на том место и кончилось.

Сердце Минчжи потяжелело, но после такого фиаско единственным способом сохранить крохи уважения к себе было как можно скорее убраться подальше. К Подразделению Уток или Ласточек – ему уже было всё равно.
На следующий день он позвал к себе даоса, чтобы тот помог вынести сундук с вещами, и покинул отчий дом, направившись прямиком к ожидавшей его за воротами поместья повозке.

Золотые лучи заходящего солнца робко выглядывали за ширму низких пушистых облаков, кидая на ровную морскую гладь теплые искрящиеся блики. Торговый корабль безмятежно шел вперед, скользя по мелким волнам, и никакие напасти – ни непогода, ни нападения пиратов и морских монстров, – уже шестой час не тревожили его ровный путь. Ветер игриво шептал в паруса, подгоняя судно вперед, и очень скоро тонкая полоса покинутой им земли, оставшаяся позади, скрылась за горизонтом.

На палубе царила приятное безделье. Матросы, изрядно потрудившиеся в начале пути, наслаждались заслуженным отдыхом и спокойствием моря. Некоторые лениво покачивались в гамаках на нижних палубах, другие устраивали шумные состязания в кости.

Лю Минчжи, измотанный часами ожидания отбытия и весьма неприятным разговором с теперь уже бывшими товарищами, состоявшимся накануне, уснул, как только корабль отчалил от берега. К его большому счастью, и удовольствию Чжу Байху, Лю Сянбо напоследок расщедрился на отдельную каюту для своего сына, и теперь им не приходилось опасаться, что кто-нибудь умыкнет заветный сундук с вещами прямо из-под их гамаков. Однако кошель с жемчугом Чжу Байху все же предпочел держать при себе.

Какое-то время он пробыл подле Минчжи, медитируя на циновке, расстеленной у единственной занятой молодым господином постели. Не было ничего удивительного в том Лю Сянбо, в порывах скверных чувств, не озаботился тем, чтобы справиться о количестве коек в купленной им каюте, но Чжу Байху не остался на него в обиде. Он привык спать на твердом полу, и куда больше его заботило то, как ему теперь придется уживаться с капризным юнцом, вверенным в его руки.
Впрочем, после отбушевавшей истерики, Минчжи как-то притих, и, не считая устроенной им драки в городе перед отплытием, не давал поводов для беспокойств.


Когда вещи были собраны, молодой господин изъявил желание спуститься в город, не потрудившись предупредить об этом Чжу Байху. Впрочем, нетрудно было догадаться, куда и зачем он направился, и очень скоро опасения Байху подтвердились.

Чтобы отыскать юнца, он с лихвой набегался по всей столице, спрашивая у всех и каждого о Хонги и Мио, которых Лю Минчжи так пылко силился выставить виновниками произошедшего в поместье инцидента. В конце концов, удача повернулась к нему лицом, и он сумел выяснить, где можно было отыскать брата и сестру Чэн.

Миновав главную площадь, он посетили на первый взгляд неприметное питейное заведение, где, как вскоре выяснилось, Лю Минчжи чуть ли не с порога завязал драку сразу с тремя прохлаждавшимися за игрой в карты парнями – очевидно, с теми самыми приятелями, о которых он упоминал в своем покаянии отцу. Боевые навыки наследника семьи Лю, по мнению Чжу Байху, оставляли желать лучшего, но даже так ни один из его противников не мог и близко сравниться с ним в бою. Беспомощно барахтаясь на полу, вскакивая и снова падая на пыльные доски, они пытались противостоять точным ударам ладоней Минчжи, но на это нельзя было смотреть без жалости. Какая-то девица, возможно, та самая Мио, подскочила к одному из поверженных товарищей и взяла его под руку, пытаясь остановить, но тот лишь отпихнул ее в сторону и вновь, шатаясь, поднялся на ноги. Неровно шагая в сторону своего неприятеля, он наткнулся на стол и, опрокинув его, снова повалился на спину.

Когда драка начала больше походить на избиение, а хозяин заведения, наконец-то очнувшись от оцепенения, окликнул нарушителей спокойствия, грозясь позвать стражу, Чжу Байху вмешался и, положив ладонь на бледное запястье руки Минчжи, уже сжимавшей боевой веер, решительно остановил его.

— Не стоит, уважаемый господин, — обратился он к возмущенному хозяину, уже готовому бить в все колокола, — Мы уже уходим.

Сказав так, он выразительно взглянул на юношу, а затем весьма однозначно качнул головой в сторону двери.

Минчжу убрал свою руку из хватки, и во всеуслышание согласился:

— Верно. Не стоит больше тратить на них время.

Минчжу в последний раз одарил своих любовничков и их банду презрительным взглядом и  вышел из таверны – только копна чëрных волос взметнулась и исчезла за створкой двери. Как только юноша вышел, ворвавшийся в помещение ветер разметал по столам и тарелкам закуски, и остатки еды брызнули на пол и одежду и без того перепуганных посетителей.

Минчжи ускорил шаг. Он не знал, куда направляется, и мрачно молчал весь путь до дома в сопровождении своей ищейки.

Только у самых ворот Минчжи свернул в сторону и, оторвавшись от земли, плавно взмыл к верхушкам деревьев, окруженный всполохами светлячков. Он направился прочь от дома, в сторону утеса, с которого было видно море. Больше он не пытался убежать от Чжу Байху, да и все его перемещения и без того хорошо было видно издалека, стоило только поднять голову.
Достигнув обрыва, он остановился у небольшой постройки, окруженной скромным поросшим сорняками садиком, и пробыл там до самого вечера, глядя на море, будто бы в призму своего хмурого будущего, и подпирая лопатками стенки маленького храма прошлого, в котором некогда делались подношения одному из многочисленных духов, охраняющих семью Лю.

Чжу Байху, подошедший немногим позже, расположился неподалеку и долгое время раскуривал трубку кисэру с до того безмятежным видом, будто вышел на прогулку с добрым другом и теперь вместе с ним наслаждался любованием красочными пейзажами низины, раскинувшейся перед ними.
Однако когда солнце уже начало клониться к горизонту, неожиданно шевельнулся, перестав напоминать безжизненную статую и поднялся с травы, отряхнув свои длинные белые одеяния.

— Не пора ли нам вернуться, Минчжи-ним? — поинтересовался он у молодого господина.

— Может, — безразлично отозвался Минчжи.

Прошла минута, другая, и стало ясно, что двигаться он вовсе не собирался. По крайней мере, до тех пор, пока не увидит, как солнечный диск полностью не проглотят черные волны.

Убедившись в том, что Лю Минчжи очевидно вознамерился проигнорировать его, Байху вздохнул, в очередной раз почти физически ощутив тяжесть возложенный на него ответственности, и, выпрямившись, заявил:

— Вы не единственный, кому нужно попрощаться.

Говоря «попрощаться» он, очевидно, имел в виду ту сцену, которую наследник семьи Лю устроил в трактире, однако едва ли сам он вознамерился на ночь гляди идти бить кому-то морду. Впрочем, сложно было сказать, что у него было на уме.

— М-м... Ну так шëл бы прощаться со своей Рей. Твои обязанности начнутся только завтра, а я никуда не денусь. Даже из трактира никуда бы не делся. Если бы не твоë вмешательство, я бы закончил ровно на том же месте.

Молодой господин слегка повернул голову в сторону своего спутника, впервые заинтересовавшись им со времени их знакомства в новых ролях. Байху лишь хмыкнул, вздернув вверх тонкую бровь. Очевидно, не очень-то он верил в то, что Лю Минчжи «никуда не денется», если тот его оставит хотя бы и ненадолго, и не без причины.

— Много ли чести, по-вашему, в победе над противником, уступающим вам во всем? — спросил он вместо ответа.

— А ты тему не переводи. Я про то, что сдалось мне руки об него марать и дальше, — дерзко ответил Минчжи, — Знаю я его породу: обидишь, шрам оставишь, так он потом мстить всю жизнь будет и плевать тебе вслед. А так... Глядишь, переключится на что-нибудь.

— Вам не о чем переживать. Чтобы доплюнуть до вашей спины теперь, ему придется сильно постараться.

Губы Байху снова сложились в нахальную улыбку. Неужели он.. Насмехался над Минчжи..? Едва ли он дерзнул бы говорить в том же тоне с Лю Сянбо! И снова по выражению лисьего лица даоса невозможно было предсказать ни единой его мысли. Будет ли он теперь издеваться над несчастным изгнанником или намеревался проучить его за то, что тот нарушил размеренный ход его жизни..? Как бы то ни было, заносчивость новоиспеченного слуги выбивала из колеи.

Лю Минчжи подивился этому феномену, но не успел даос насладиться сполна вызванной им реакции, как он, сощурив глаза, ответил:

— Чжу Байху, я советую тебе так со мной не говорить, если не хочешь, чтобы жизнь твоя стала ещё сложнее. Теперь мы вместе узники того корабля, который уйдëт завтра в плавание. И ты сам же и признался, что тебе куда-то нужно, а пока я здесь сижу – где угодно, кроме поместья – тебе придëтся следовать за мной как тень. Так что поумерь-ка свой пыл.

Это было предупреждение. Минчжи, может, и был дураком, но таким дураком, который мог взбрыкнуть и всё таки потребовать для себя уважения, и, пожалуй, не побрезговал бы использовать и всякие «грязные» методы, чтобы делать всë недругу вопреки. А уж в том состоянии расстройства, в котором он пребывал сегодня, лучше вообще было не попадаться под его горячую руку. Могло статься, что Лю Минчжи даже спрыгнул бы с обрыва, если бы знал, что это будет «назло врагу».

— Вы правы, нам лучше держаться друг друга, — Согласился Чжу Байху. Ни один мускул не дрогнул в его лице от слов Минчжи. Напротив, он лишь покорно склонил голову и улыбнулся уголками губ, — А посему, прошу, молодой господин, составьте мне компанию на обратном пути. После вашего побега в городе мне не хотелось бы оставлять вас одного. Неровен час, когда мое присутствие подле вас тоже покажется вам весьма приятным в сравнении с отсутствием.

Минчжи ещё немного посмотрел на него, пытаясь прочитать его мотивы, но вскоре оставил эту бесполезную затею. И снова прищур. Байху ещё, может, и не знал этого, но Минчжу был словно клещ — если взбредëт что в голову, так хоть раскалёнными иглами эту навязчивую идею из него вытаскивай. И в этот раз он вознамерился узнать, куда же так торопится его будущий слуга.

— Раз уж мы будем лучшими друзьями на следующие... Бог весть сколько дней, расскажи, что ты оставляешь в Хасо? Да и в чëм причина спешки? Мы за нашим разговором уже почти весь закат пропустили.

Он отвернулся к солнцу, будто намекая, что провожает именно его.

— Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы в пути.

Чжу Байху, как оказалось, был не менее упертым. Выпустив из губ колечко сизого табачного дыма, он отставил кисэру и протянул свободную руку молодому господину.

— Прошу. В это время суток духи умерших часто посещают места, подобные этому. Не хотелось бы тревожить их покой.

И снова невозможно было сказать наверняка, говорил он серьезно или же просто пытался убедить Лю Минчжи сделать по-своему, однако улыбка его чуть померкла, а взгляд каре-зеленых глаз уперся в юношу.

— Ты же понимаешь, что я, может, последний раз вижу этот пейзаж? — вспыхнул Лю Минчжи. Он не повышал голоса, но в тоне его послышались тяжелые нотки.

Последнее, что хотелось сейчас Минчжи — это чтобы его силком, как на привязи, тащили в особняк. Он, может, и сам бы пошëл со временем, но чем туже становилось натяжение веревки на его шее, тем сильнее он сам тянул в противоположную сторону. Не зря говорили про него: «Воистину, молодой господин Лю родился под созвездием упрямого Осла!».

Минчжи прощался со своей прошлой жизнью, но ожидание отбытия для него было мучительным. Слуги, все до единого, стали свидетелями его окончательного падения, и теперь наверняка про себя насмехались над ним. Все они в одночасье стали его врагами, а его собственная комната, в которой он устроил форменный бардак, была непригодна даже для сна. Ещё немного напоминаний о произошедшем, и наверняка младшего Лю придëтся тащить на себе, и никак иначе.

Чжу Байху хмыкнул, а в глазах его будто бы даже мелькнул намек на сочувствие. Ну и драму же развел этот юнец! Теперь понятно, почему он вдруг так резко притих. Небось, уже успел похоронить про себя всю свою жизнь. Недурно все-таки господину Лю Сянбо удалось его запугать.

— Верно. Мы не в силах ступить в одну реку дважды, — протянул он, — И привычные нам виды меняются день ото дня. Мир не стоит на месте, все в нем подвержено движению, которое, увы, не все способны увидеть. Едва ли бы вы смогли оценить этот пейзаж по достоинству, если бы ваш отец не выслал вас с Хасо.

Минчжи молчал недолго.

— Ты, наверное, мнишь себя самым умным, а? — он, будто учуял что-то, взял след и зацепился за него, словно охотничий пес. Быть может, когда Лю Минчжи переживал о чём-то, то и других вдруг начинал чувствовать особенно остро? К счастью для них обоих, он не был в настроении серьёзно цапаться с даосом прямо сейчас, — Вообще-то я частенько здесь бываю. Я даже как-то попытался нарисовать этот храм, но так случилось, что именно в тот день начало моросить ни с того ни с сего. Так что нет, тут ты не прав.

Слова монаха его задели, но юноша решил пропустить нравоучения мимо ушей, чтобы не обременять себя заботой как-то реагировать на них. Он будто считал своим долгом поспорить в такой ситуации, и был рад, что подвернулся случай показать другому его неправоту. О том, когда именно происходили эти моменты «просветления» и внезапной любви к природе он предпочёл не упоминать, потому как приходил в это место каждый раз после серьёзных семейных ссор. Может, именно поэтому здесь и сейчас Минчжи чувствовал себя куда как лучше, чем под крышей родного дома.

Решив оставить за собой последнее слово в этом вопросе, он наконец встал. Минчжи рассудил, что уж лучше он поймает на слове Чжу Байху и послушает его занимательные рассказы, чем продолжит морозить пятую точку на холодных каменных ступенях.

— Ладно. Я согласен, так и быть. Но ты ответишь на мои вопросы, — заявил он.

— Как скажете.

Монах кивнул, наконец-то опустив руку, и вновь затянулся, сжав мундштук курительной трубки тонкими губами. Он, будто бы копируя манеру Лю Минчжи, с прищуром смотрел в его сторону, не без интереса разглядывая юношу, как какого-то диковинного зверя, встреченного в охотничьих угодьях простой лисицы. Вопреки его ожиданиям, Минчжи был не так дурен головой, как казалось на первый взгляд, но нрав имел прескверный.

Чжу Байху вдоволь налюбовался на глупых людей, с ними ему приходилось иметь дело чуть ли не каждый день во время служения в храме: то деревенские сами накличут на себя беду в попытках насолить соседу, то ревнивая девица обрушит проклятие на ни в чем не повинного паренька, и тот приплетется в храм с жалобой на невесть откуда взявшееся мужское бессилие, то еще какая оказия приключится... Но вот как назвать человека, который голову с плеч вроде бы не терял, а все же умудрялся раз за разом вставлять палки в колеса собственной повозки –  вопрос весьма занятный.

— Чем займëшься, когда мы придëм в поместье Лю?

Первый вопрос прозвучал невинно, и вполне возможно таким и был. Минчжи, как человеку, сложно было просто так доверять. Память у него была отличная и, несмотря на то, что он частенько публично демонстрировал признаки слабоумия, за его вопросами иной раз скрывались не самые честные намерения.

— Воспользуюсь советом вашего уважаемого отца и принесу молитву о благополучном пути, — не моргнув глазом, ответил даос.

— Молиться будешь всю ночь? — с сомнением потянул юноша. Он явно ожидал продолжения.

— Нет. Ночью я планирую почить, чтобы набраться сил перед завтрашним путешествием.

— А между сном и молитвой? — всë допытывался Минчжи.

— Между сном и молитвой я соберу вещи в дорогу и уделю некоторое время личной гигиене.

Чжу Байху отвечал спокойно, будто бы в вопросах Лю Минчжи не было ничего странного, и они были ему столь же привычны, как ненавязчивое обсуждение погоды и успехов в быту. Однако на третий он все же не удержался и искоса глянул на молодого господина, пытаясь разгадать, что у того на уме.

— А ты когда-нибудь плавал на кораблях подолгу? Не страшно тебе? Ладно пираты, но там ведь и чудища. Пока мы на борту, вроде, и не страшно, а если они вдруг проломят своей тушей древесину, пустят лодчонку ко дну? Так и будут твои тигры не из дыма, а из пузырей и солëной воды.

Минчжи продолжал допрос. До сих пор им нечасто приходилось перекинуться даже парой слов, но в одночасье перед ними раскинулась перспектива наслаждаться обществом друг друга чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, и он решил как следует разведать, с кем имеет дело.

— Я никогда не отправлялся в плавания, но наслышан о трудностях, сопровождающих моряков.

Чжу Байху задержал взгляд на молодом господине, затем улыбнулся своим мыслям, взглянув на вихлявшую в предгорьях дорогу, раскинувшуюся перед ними. Когда он только прибыл в поместье Лю, чтобы приступить к службе, он не уделял особого внимания тому, о чем говорят слуги за спинами господ, а после редко задерживался в доме без дела, предпочитая возвращаться в храм. Не было большой новостью то, что служанки болтали между собой о необычном страже хозяина, взявшимся из ниоткуда (дай им только повод, они горазды были чесать языками о ком угодно), и все же Байху удивило то, как быстро стен дома Лю достигли слухи о его боевых талантах. Кисэру же он применял лишь в исключительных ситуациях, потому как это подразумевало трату духовной энергии, которую затем необходимо было восстанавливать посредством медитаций.

— Отдать небесам душу можно и в море, и во время прогулки в собственном саду, — наконец ответил Чжу Байху, прервав поток собственных мыслей, — Зачем бояться неизбежного, того, что мы не можем даже вообразить? Мы не в силах познать смерть такой, какая она есть на самом деле, а значит должны сосредоточиться на понимании жизни.

Лю Минчжи начинали надоедать эти расплывчатые ответы, которые относились как бы скорее к каким-то общим положениям учений, которое проповедует даос, но никак не к тому, что тот на самом деле испытывает. Но кое-что Минчжи всë таки узнал: видно, болтовня про тигров всë же была правдой – и глаза его невольно загорелись.

— А покажешь? — юноша замедлил шаг, — Ну, свою даосскую магию. Это бы меня отвлекло от всяких дурных мыслей. Сомневаюсь, что нам доведётся пользоваться твоими силами в ближайшее время, а по окончанию плавания мы прибудем в людный порт, так что лучше момента и не найти.

— Разве не вы только что упомянули о возможности нападения пиратов и морских чудовищ в пути?

Чжу Байху тоже замедлился и, отняв взгляд от живописной тропы, скользящей вниз меж высоких лиственниц, обратил его к Минчжи.

Тот отмахнулся:

— На кораблях есть пушки. К тому же в первый день мы будем в зоне береговой охраны первые несколько часов. Ты успеешь восстановиться.

Минчжи мог просто приказать, но отчего-то сделался чуть более расположенным к компромиссам с этим человеком. Должно быть, почувствовал, что не он один впервые покидает родные земли, и что они действительно будут "в одной лодке". Даже если бы даос отказался, Минчжи не сильно бы расстроился, но сделал бы про себя пометку обязательно вернуться к этой теме позже.
Разговаривая, они все больше приближались к дому, вскоре уже будет видна протоптанная дорога, ведущая к поместью. Так что либо здесь и сейчас, либо останется лишь дожидаться монстров, чтобы посмотреть на чудесные силы волшебной трубки и её владельца.

Чжу Байху снова прислонил кисэру к губам, сделал неглубокую затяжку и, приподняв подбородок, выдохнул дым в холодный вечерний воздух. Поначалу казалось, будто он вовсе решил проигнорировать просьбу Минчжи, но затем тот неожиданно почувствовал, как от витиеватой ленты дыма, сорвавшегося с чаши трубки, и от самого даоса потекла искрящаяся энергия. Поначалу теплая и лучистая, очень скоро она превратилась в бурлящий стихийный поток. Дым, исходящий из артефакта, за одно мгновение сконцентрировался в несколько белоснежных очагов энергии. Гибкие фигуры зверей окружили Лю Минчжи и... Обратились в трех полосатых котов, очертания которых были будто бы набросаны тушью рукой умелого художника гохуа. Нет, это были не снежные тигры с мощными челюстями и зловещим оскалом, как их описывали слуги в доме Лю, а самые обычные домашние коты, которые тут же бросились к ногам Лю Минчжи.
Один из них, повертев тазом, подпрыгнул высоко в воздух прямо на руки молодого господина, а двое других, мурча, принялись тереться о его сапоги.

Чжу Байху, глядя на то, как расширились от удивления глаза Минчжи, весело рассмеялся и, как ни в чем не бывало, продолжил раскуривать кисэру.

— А... ха!

Минчжи удивлëнно отступил назад, но увидев миловидных зверьков радостно и восхищëнно выдохнул.

— Ну ничего себе! Ха-ха!

Будто превратившись в десятилетнего мальчишку, молодой господин радостно заулыбался. Он собирался присесть перед мурчащими котиками, но одно облачко само прыгнуло в его руки, и он подставил ладони, чтобы его удержать. Погладить кота не удалось: пальцы проходили сквозь дымную шëрстку, но находили внутри странное сопротивление. Минчжи решил проверить, насколько осязаемо было чудесное животное, подхватил кота под лапки и поднял наверх и действительно — тот отреагировал на его прикосновения и не провалился насквозь, а только громко мяукнул.

— Байху, это же чудесно! Это гораздо лучше тигров!.. Они такие милые и пушистые! Ну... «Дымные», — он рассмеялся, а потом опустил котика к остальным и вознамерился перегладить их всех.

Стало довольно темно. Солнце скрылось за деревьями, и только тусклый свет звезд достигал тропы, по которой шли даос с его господин, так что Минчжи взмахнул веером и с пальцев его сорвались и засияли несколько светлячков, которые подсветили траву вокруг. Юноша снова поднял одного невесомого котика на руки и спросил у своего спутника с энтузиазмом, правда без особой надежды:

— Могу я себе одного оставить..?.

Байху с улыбкой качнул головой и опустил взгляд на бледные руки Лю Минчжи. Когда пальцы юноши гладили дымную кошачью шерсть, он чувствовал, как энергия, высвобожденная им, едва заметно колебалась от довольного урчания иллюзорного животного, ласково подаваясь навстречу чужим ладоням.

Какое-то время он наблюдал со стороны за тем, как Минчжи самозабвенно гладит довольных зверьков, и размышлял о том, какое дело предстоит им обоим, и об испытаниях, которые необходимо будет преодолеть наследнику Лю.
Раньше его мало интересовала судьба отпрыска Сянбо – семейные дела господина никак его не касались. Теперь же забота о Лю Минчжи в одночасье стала его первоочередной задачей, и он начал задумываться о том, что же все-таки представляет из себя этот юнец. Когда Минчжи беспечно улыбался, заливаясь смехом, развлеченный его небольшим представлением, он казался совсем ребенком, только-только вышедшим из нежного возраста, уязвимым перед миром, который не успел познать.

Чжу Байху вспомнил, как однажды в их храм пришел человек, потерявший все, что он имел, в нечестной сделке с демоном, и в слезах принялся вымаливать у даосов позволения остаться, потому как ему больше некуда было идти. Человек этот некогда был нечист совестью, и, можно сказать, сам заслужил беды, выпавшие на его долю. Он был далек от пути Дао, в нем не было умеренности и смирения, а было лишь одно раскаяние и скорбь по утраченной жизни, полной сытого довольства. Пожалев его, Байху попросил настоятеля дать ему шанс, тот нехотя согласился. И после длительных, изнуряющих тело и возвышающих душу тренировок, у храма появился еще один монах, а у города – верный его людям защитник.
Человека того звали Тао Вэй, и с годами он стал добрым другом для Байху.

Из несовершенного происходит цельное – гласит мудрость писания. Из греха может родиться добродетель, если дать шанс взойти плодам нравственности и человеколюбия.
Вполне возможно, и Минчжи, была уготована схожая судьба. Быть может, и нет. Однако Байху считал, что, так или иначе, встреча их не случайна, и если ему довелось столь неожиданно стать спутником Минчжи в его путешествии длинною в тысячу ли, значит такова была воля небес.

К середине дня волны усилились. Чжу Байху, которого то и дело качало из стороны в сторону, словно детскую игрушку-неваляшку, после тщетных попыток сохранить умиротворенное настроение и непоколебимость духа, в конечном итоге сдался и вышел из медитации. Вставая на ноги спустя почти час пребывания  в одной и той же позе, он почувствовал, как его резко начало мутить, и чуть было не осел обратно на циновку, зажав рот обеими руками. «До чего же дурная болезнь - эта "морская"» – подумал он, глубоко и часто дыша:  «Всему виной качка корабля... До чего же дурно, о, небеса!». Раньше с ним такого не происходило даже в состоянии глубокого опьянения, а если и происходило, то когда-то давно, в далеком, давно позабытом детстве.
Оно и подумать не мог, что тошнота могла быть такой сильной!
Перед глазами все кружилось и переворачивалось с ног на ногу, в висках пульсировало болью, и ему казалось, что содержимое его желудка вот-вот покинет его тело не самым естественным путем.

Зайцем выскочив за дверь каюты, Байху со всех ног устремился на верхнюю палубу, даже не заметив, как дверь покинутой им комнаты, где спал Лю Минчжи, с оглушительным грохотом встретилась с косяком. По пути ему встречались матросы, слонявшиеся туда-сюда от безделья, и провожали его усмешками и лукавыми взглядами, выражавшими снисходительное сочувствие.
Чуть ли не врезавшись в левый борт корабля, даос, белый, как полотно, свесился вниз, и наконец от вида пестреющих перед глазами волн, бьющих о  корпус судна, его обильно вырвало. Затем еще раз, и еще... Органы его скрутило в узер столь сильно, что казалось, будто сейчас он потеряет и их, отрыгнув в бурлящее море, и, может, тогда к нему придет желанное успокоение, однако этого все никак не случалось, и мучения его продолжались, казалось, целую вечность.

Наконец он, обессиленный, сполз на шканцы, и прикрыл длинным рукавом даосских одежд глаза, закрыв их от яркого солнца. По лицу, шее и груди его градом катился пот, руки тряслись сильнее, чем после самой изнурительной в его жизни тренировки. Голова практически полностью опустела и звенела от боли, но тут на ум внезапно пришли слова Лю Минчжи в момент, когда они спускались с предгорья к поместью... Кажется, тот сказал, что во время плавания Чжу Байху успеет восстановить свои духовные силы, а потому нет ничего дурного в том, чтобы устроить небольшую демонстрацию своих способностей. Тогда монах не стал говорить этого вслух, но все-таки горделиво подумал про себя, что от него не убыло бы, даже если бы он создал для Минчжи целый зверинец и заставил бы всех четвероногих плясать танец дракона, ведь самая большая трудность была не в создании осязаемых иллюзий, а в том, чтобы обратить их в достойное оружие против врага. А что же теперь? Теперь он не мог просидеть спокойно и пары часов, чтобы не почувствовать дурноту. Какие там медитации!
Невесело усмехнувшись, Байху опустил веки и шумно выдохнул. Так, без вида колышущихся парусов перед носом, было немного легче прийти в себя...
Чья-то широкая ладонь вдруг похлопала его по плечу, слегка потрепала, и тут же к ногам упало что-то с гулким стуком. Через силу раскрыв глаза, Чжу Байху болезненно прищурился и посмотрел вниз. Между его сапог стояло деревянное ведро, принесенное каким-то заботливым матросом. Байху поднял взгляд выше, выглянув из-за рукава, и, к собственному удивлению и, чего скрывать, неудовольствию, обнаружил перед собой не какого-нибудь матроса, а его новоиспеченного господина собственной персоной.

Тот был в свободном ханьфу, тёмный низ и белый верх закрывали полы синих длинных одеж. Длинные черные волосы были собраны в низкий хвост, а в руке был зажат изящный бумажный веер, украшенный длинношеими цаплями, без которого юноша не мог ступить и шагу. По внешнему виду наследника Лю легко можно было определить, что он поднялся с кровати не далее как пару десятков минут назад, наскоро оделся, и сразу же пошёл искать своего телохранителя.

Минчжи не переживал за даоса, который казался ему надёжным как скала, но проснулся с весьма дурным настроением (и не удивительно - ведь проспал он куда больше обычного, убаюканный качкой волн, и в голове его был тяжелый туман), и теперь желал развеяться.
Выбрав одежду попроще, чтобы не запачкать на корабле свои любимые платья, он кое-как умылся и привёл себя в порядок до той степени, чтобы быть минимально удовлетворённым своим внешним видом. Прежде чем знакомиться с остальным с кораблём, он в первую очередь прошёлся до камбуза, откуда тянуло чем-то съестным, а потом, быстро заморив червячка, на нижней палубе заприметил нескольких моряков, играющих в кости. Понаблюдав за их весельем, наследник семьи Лю ознакомился с правилами игры, и сразу же захотел попросить у Байху немного денег, чтобы присоединиться к ним. И вот, наконец-то, обнаружил монаха в весьма плачевном состоянии.

Минчжи забрал увиденное им недавно на палубе незанятое ведро, и принёс страдальцу, но мог ему только посочувствовать. У них с Байху не было с собой никаких медицинских средств от морской болезни, (он вовсе ничего с собой не брал из медикаментов, не смысля в теме), и единственным надёжным лекарством, о котором знал Минчжи, с детства приученный к морю, было время.

— И давно ты так? — дружелюбно и даже сочувствующе спросил он у даоса, убрав руку от его плеча.

— Довольно, — сипло пробормотал даос.

Подтянув к себе предложенное ему ведро, он снова бессильно осел на пол и хмуро поглядел на Минчжи снизу вверх, мокрыми от выступившей на них влаги глазами.
Еще недавно Лю Минчжи бился лбом о землю перед его отцом, а Байху, будучи свидетелем скандальной сцены, тихо посмеивался про себя над несуразицей, которую тот нес, пытаясь хоть как-то оправдать учинённый им бардак. И вот теперь сам Байху валялся в его ногах, еле живой от непрекращающихся спазмов в опустевшем желудке, и если бы сами морские дьяволы вдруг покинули свои водные чертоги и повылазили на палубу, он едва ли смог бы взять в руки меч.
Должно быть, сами небеса теперь смеялись над ним самим! И вполне заслуженно.

Корабль снова качнуло, тяжелая волна накатила на правый борт, и вибрация от ее удара прошлась по всему позвоночнику монаха до самого чрева, заставив несчастного сгорбиться над ведром, из которого тут же послышалось надрывное мычание.

Лю Минчжи снова неловко коснулся плеча даоса, чтобы то ли похлопать, то ли погладить, но после нового рвотного позыва брезгливость все же взяла своё, и он отступил на шаг назад, прикрыв рот веером. Жалко было видеть, как подобный недуг берет верх над здоровым и сильным мужчиной! Минчжи ещё немного потоптался рядом, размышляя, не спросить ли про кошелёк. Всё равно в таком виде даос даже надвигающегося шторма не заметит, не то что какого-нибудь воришку!.. Но чем отчаяннее были хрипы из ведра, тем скорее отступило это желание. «Весь настрой сбил, а!» – подумал юноша, а затем снова сжалился: «Бедолага...»

— Знаешь, ты не первый человек, у которого проявилась морская хворь, — сказал он, когда позывы утихли, — Тебе станет немного полегче со временем, если ты будешь иногда плавать на кораблях. Меня вот с детства таскали, чтобы приучился... Я думаю, что раз ты даос, значит твой организм должен приспособиться куда скорее прочих людей!

Тяжело дыша, Чжу Байху снова выпрямился и скрыл нижнюю часть лица за светлой тканью рукава. Привыкший держаться достойно и уверенно даже в самых тяжелых ситуациях, сейчас он сам себе казался неприятен. Он весь вспотел, нижние одежды его липли к коже, волосы - к блестящему лбу, а под глазами начали собираться тени. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Минчжи оставил его разбираться со своей бедой самостоятельно и вернулся в свои «покои», где он даже при большом желании не смог бы нажить приключений себе на голову.

— Минчжи-ним, вы заперли дверь, когда покидали каюту? — спросил он, только чтобы перевести тему.

— Само собой. Не хватало, чтобы какой-нибудь юнга с длинным любопытным носом сунулся в мою обитель, — фыркнул он, и между бровей его пролегла заметная складка. Юноше и самому не слишком то хотелось оставаться рядом с даосом, так что он забавно сморщил нос и добавил: — Эм... ну, я, пожалуй, всё равно пойду и проверю, точно ли запер...

С этими словами Минчжи отошёл на два шага, а затем развернулся и пошёл прочь, оставив своего спутника обниматься с ведром, пока тому не надоест. По крайней мере теперь ему стало чуть спокойнее, что тот не улетит от случайной волны прочь с корабля, пока будет свешиваться наружу.

Чжу Байху, проводив его долгим взглядом, выдохнул с облегчением и откинул потяжелевшую на десятков цзыней голову на борт корабля, отцепиться от которого он, судя по всему, смог бы еще очень нескоро.


Покинув своего страдающего телохранителя с пустыми руками, Минчжи направился обратно к каюте. Он так и не добился, чего хотел, но беспокоить даоса в таком состоянии так и не решился. Теперь перед юношей остро встал вопрос: чем же заняться на корабле, если к азартным играм без малейшего гроша компания его просто не допустит..?

Добравшись до каюты, Лю Минчжи повалился на кровать и, подняв глаза к потолку, принялся слушать доносящиеся снаружи звуки волн, скрип дерева и голоса моряков... Он попытался снова задремать, но ему так и не удалось провалиться в сон. Помаявшись еще немного в постели, юноша все-таки сдался и негодующе вздохнул. Он совершенно не знал, чем себя занять, и всякий раз, как он оставался без дела, его снова и снова начинали донимать дурные мысли. И как он ни жмурился и ни тряс головой, они не желали покидать ее так просто.

Повертевшись еще немного с бока на бок, он постарался успокоиться. Предательство отца осело в душе наследника Лю неприятным темным осадком, но он старался не поддаваться унынию. Если даже в роковой момент молния не поразила его на месте за все его деяния, сердце не остановилось, и земля не поглотила его целиком, то с какой стати он должен переживать теперь! И всë таки горечь и досада терзали его, не давая покоя.

Минчжи сел и схватился за голову.

— Небеса, да когда же всë это кончится! — в сердцах выругался он, а когда продолжил, вслух посокрушавшись и на жесткий матрас, и на дурака монаха, который лишил его возможности развеяться из-за своей морской болезни, ему вдруг стало смешно от того, насколько все эти жалоба не имела смысла.
Некому было ответить, некому выслушать. В надежде, что ему полегчает ещё, он снова повалился на кровать и принялся ругать всех, кто приходил на ум, и кого можно было обвинить в его неудачах.

— Отец, старый ты дурак! Кто, думаешь, заменит тебе наследника, а? Может, Тэхëн? Чо Е? Или кто-нибудь из моих слуг? Смешно даже думать... Бедная матушка, что она скажет, когда узнает в какую задницу мира ты меня отправил, и сколько всего позволил взять с собой? Даже ни одной книги не поместилось в этот жалкий старый сундук! Жестокий!
Хонги, эта деревенщина, хоть бы стоил всех бед, — перешëл Минчжи на своих друзей, и зашипел сквозь зубы, — На словах обещания, в штанах разочарование! Повеселился ли ты, поплевав на пепелище моего родного дома? Зря только кости тебе не переломал напоследок, чтоб больше не бегал так резво..! Ублюдок. Остальные все – идиот на идиоте, а ты сам – идиотами погоняешь! Император идиотов!

В какой-то момент этих бормотаний, ставшими громче обыкновенного разговора между людьми, заслышав снаружи тяжëлые шаги, юноша вдруг испугался, и притих. На самом деле, он не хотел, чтобы в его беды влезал кто-то посторонний. Ему хватило насмешек и чужого разочарования. Но вот шаги стихли, и Минчжи слегка расслабился.

Его снова с головой накрыло одиночество, хоть волком вой. Не в силах выдерживать эту пытку, он наконец-то решил, что для него же будет лучше, если он пошатается вокруг и хотя бы просто поболтает с моряками, чем будет в который раз переваривать причины, по которым он попал на этот самый корабль.

Так, к вечеру он умудрился перезнакомился примерно с половиной всей команды. Байху мог видеть порой сполохи его длинных одежд то тут то там.
Минчжи постарался не досаждать тем, кто не желал общаться, но все же нашел несколько забавных ребят, которые отнеслись к нему весьма дружелюбно и согласились почесать языками, пока не было работы.
Один из них, гоблин с бритой головой, обмотанной платком, достал выпивку, и вот тогда стало по-настоящему весело! Ром был сладким и крепким, и очень сильно понравится непривыкшему к подобным напиткам Минчжи. За разговором хасейский акцент его сильно усилился, и ребята забавлялись с ним как могли, прося говорить то или это, а юноша, не желая прерывать их веселье, подыгрывал. Когда Лю Минчжи был в подобном озорном настроении, он был вовсе не прочь немного побыть клоуном для добрых людей.

Что-то такое особенное зародилось в вечернем розовеющем небе, морском воздухе и алкогольном головокружении, что навело Минчжи на лирику, и он вспомнил свою компанию простых деревенских мальчишек, оставленные на Хасо счастливые дни... и их позорное бегство.
В очередной раз некстати задумавшись о своëм бедственном положении, Минчжи все же прервал всеобщее веселье, вызванное его кривляниями, и вместо этого стал расспрашивать их сам, чтобы отвлечься и заглушить что-то горькое, рвущееся наружу. Тогда под одним и тем же предлогом внезапно свалившейся на них работы, компания начала стремительно распадаться, и в конечном итоге у него остался один лишь собеседник, тот самый, который первым достал бутылку.

Матроса-гоблина звали Пак. Он то и дело косился на Минчжи, присматриваясь к барскому сыночку в дорогих одеждах, но тот будто бы даже не замечал этих взглядов. Несколько раз матрос порывался что-то сказать, как-то вклиниться в неиссякающий поток болтовни юнца, но в конце концов просто достал из-за пазухи карты и показал их Лю Минчжи, хитро улыбаясь.

— Не мог не заметить, что ты интересовался игрой. Раз уж нас все бросили, предлагаю сыграть в карты, — кривозубо улыбаясь, предложил он. Уломать Минчжи на партию не составило большого труда, но прежде чем начать раскладывать карты, он спешно уточнил: — Деньги-то есть? Без ставок никакого удовольствия!

— Ты ещё сомневаешься? — нагло выпалил пьяный Лю, только что поведавший новому знакомцу о десятке богатых нарядов, которые пришлось оставить дома.

— Тогда доставай и делай ставку, — перебил его гоблин, надеясь увидеть свой будущий выигрыш.

Минчжи попрепирался с ним немного, поведав, что оставил деньги у слуги, до которого обязательно дойдëт как только тому слегка полегчает, и Пак наконец не выдержал:

— У того несчастного? Да чтоб тебя... Ладно! Только вот моих серебряных тебе тоже пока не видать!

Оба согласились играть в долг, и партия началась. Правила были крайне просты. Победа почти полностью зависела от удачи игроков, и, как часто бывает, новичку везло в начале, но вскоре везение покинуло его. Минчжи «выкупил» в счет своих первых выигрышей оставшуюся бутылку рома, затем проиграл раз, два... а потом принялся тратить свои воображаемые деньги. Должно быть, исключительно из-за того, что его азарт был так реален и заразителен, гоблин вообще ему верил.

К концу очередной партии Минчжи раскрыл веер и принялся активно обмахиваться им, как будто приток свежего воздуха мог помочь ему обдумывать следующие ходы в игре.

Где-то на другом конце палубы раздался гулкий звон колокола, зовущего к ужину, и остальные моряки, все, кроме Пака и Лю Минчжи, увлеченных игрой, стянулись вниз, в очередь за горячими харчами. Кроме них, и молодого монаха, подошедшего к двум игрокам в самый разгар очередной карточной схватки.
В своих даосских одеяниях и с не менее бледным измождённым от долгой борьбы с тошнотой лицом он казался вырезанным из яркого морского пейзажа куском холста, за которым нет ничего, кроме побеленной стены. Однако двое, расположившихся за самодельным игорном столом, собранным из пары ящиков, даже не заметили его приближения.

— ... Или, может, вы пьёте, чтобы качкой побороть эту вечную качку?.. — болтал Минчжи, будто размышляя, выкладывать ли выпавшую ему карту на стол, или сдаться заранее, — Как можно вообще постоянно куда-то плавать? Воняет рыбой, тиной, мочиться - прямо на носу корабля, и еще хорошо, если за борт не выбросит! Соль на руках, соль в животе... соль везде! А-а, а! А выпивку не трожь, она у вас хорошая, — Юноша отобрал у гоблина ром, который тот уже собирался забрать в качестве очередного проигрыша Минчжи, — Мигом по телу идёт, и будто бодрости прибавляет... Вот, знаешь, я только вчера был на Хасо, а теперь — в одно мгновение за гребаных тысячи ли от дома! Я ведь и не знал даже, что такое этот ваш ром, и только рисовой водкой травился — дурь такая, обманчивая, она сперва только чуть в ноги даёт, а на язык приятно ложится. Я от неё, бывало, и пошевелиться не мог, едва языком ворочал, а сам сидел и думал: "Вот же, грëбаная, красота...!

Похоже моряки уже научили паренька новому ругательству, которому никакие учителя не могли научить Минчжи в особняке.
Чжу Байху, искоса глянув на хитрую рожу гоблина, скользнул взглядом и по самой бутылке, содержимое которой уже плескалось на самом донышке.

— Вижу, зря времени вы не теряете, Минчжи-ним.

Он обратился к Лю Минчжи по-хасейски, в то время как тот говорил со своим соперником на беглом общем, да так певуче и естественно, не считая акцента, будто он был его вторым родным языком, и опустился подле него на широкий моток рыболовных сетей.

— А, Байху-хён! — ответил он Лю Минчжи в тон ему, по-хасейски, — Ты то мне и нужен!

Он развернулся на месте, не отрывая пятой точки от своего перевернутого ведра, которое использовал в качестве стула, и с хмурым и немного глуповатым выражением лица попытался принять серьёзный вид. Получалось это у него не очень убедительно.

Гоблин тем временем принялся его журить:

— Ну-ка не отвлекайся, а то мне карта пошла, а кон ещё не окончен! Удача, она такая, рот разинешь — а она и отвернётся.

Пак посмеялся и с интересом посмотрел на слугу, у которого, как Минчжи уже растрезвонил, и должны были храниться деньги

Юноша отмахнулся и проговорил как бы для гоблина, на общем, но не поворачивая головы от Чжу Байху:

— Не зуди, взрослые разговаривают, — довольный своей дурацкой шуткой про низкий рост гоблина, он хихикнул, а затем спросил по-хасейски, стараясь сфокусировать взгляд на даосе: — Мне нужны деньги. Одна жемчужина, думаю, с лихвой оплатит всё и ещё сверху останется.

— Дь-ве, — добавил гоблин на очень ломаном хасейском, примерно поняв, о чём речь, и показал пальцами «дьве», а потом указал на ром: — Дорого!

— Две так две, — согласился Байху, не дернув и бровью.

Он снова поднялся на ноги и принялся хлопать себя по бокам, стараясь нащупать толстый кошель, спрятанный от чужих глаз под плотными тканями добротных дорожных одежд. Ладони его несколько раз прошлись по груди и бедрам, затем, все же не отыскав нужный предмет, спокойно опустились по швам. Он снова уселся подле Лю Минчжи.

— Надо же... — протянул он тому по-хасейски без тени сожаления в голосе, — Должно быть, он упал в море, когда мне было дурно. Боюсь, я никак не могу удовлетворить ваш запрос, молодой господин.

— Байху-хён...

Глаза Лю Минчжи расширились от испуга. Он побледнел, затем стиснул зубы, и в мгновение ока раскраснелся точно так же, как еще вчера краснел Лю Сянбо, выслушивающий бредовые оправдания сына. Оправившись от первого потрясения, молодой господин так затараторил, что уже Байху с трудом его понимал – куда уж разобрать гоблину.

— Да как ты посмел его потерять! В море упал..? В море, да?! — Минчжи чуть не вскочил с места и тут же потянулся к рукаву даоса, куда тот на его глазах спрятал кошель, чтобы убедиться, — Ты везде хорошо посмотрел? Могло ведь хоть что-то остаться?!

— Возможно, — Байху не двинулся с места, непробиваемый, словно булыжник, позволив вездесущим рукам юноши лихорадочно тормошить ткани его одежд на рукавах и груди, — Но, Минчжи-ним, ваш уважаемый отец просил меня поступать по совести. Вы же велели беречь ваши средства от грабителей. Сейчас я ясно вижу, что ваш так называемый соперник – грабитель, вознамерившийся заговорить вам зубы во хмелю, а затем оставить в дураках без гроша в кармане. И моя совесть не велит мне закрыть на это глаза.

К сожалению или к счастью, Минчжи так ничего и не нашёл. Зато ладони молодого господина наткнулись на твердые сухие мускулы скрещенных под широкими рукавами ханьфу рук, и стало предельно очевидно, что даже если кошель все еще находился у его спутника, отнять его силой было бы не так просто. Обычно Чжу Байху появлялся перед Минчжи в свободных одеяниях монаха, реже – в клепаных доспехах стражника семьи Лю, и ни разу тому не доводилось разглядеть фигуру даоса как следует. Приятно, когда такой здоровенный бык с хмурой мордой был на твоей стороне, и совсем не приятно — когда тебе самому приходилось иметь дело с его упрямством.

— Ну чего там? — нетерпеливо прервал даоса гоблин, недобро зыркнув сначала на него, потом на Лю Минчжи, — Где мой выигрыш, приятель? Или его твой слуга проглотил? Ну так наподдай ему хорошенько, чтоб обратно вышло!

Чжу Байху оторвал взгляд от юноши, по прежнему державшему его за ворот ханьфу, и перевел его на насмешливого гоблина, и глаза его предостерегающе блеснули сталью.

— Произошло недоразумение, — холодно пояснил он на ломаном общем, вздернув бровь, — Которое нам с господином прежде всего необходимо уладить.

— Какое еще, черт тя дери, не-до-ра-зу-ме-ни-е, ты, моль паршивая! — тут же взвился гоблин, впечатав свои карты в поверхность «стола», отчего верхний ящик, набитый крупой, жалобно скрипнул, — А ну как вы меня надуть вдвоем решили?! Э-э, нет, приятель, у нас так не водится! Не по-товарищески это!

— Возможно? Возможно?! — тон Минчжи взвился наверх, и он схватился за голову. Все-таки даже будучи пьяным он наконец сообразил, что монах просто дурачится и вредничает, и от осознания этой наглости у него чуть на глаза на лоб не полезли, — Байху, я тебе доверил нашу жизнь считай, а ты вздымал меня пугать внезапной пропажей?! Да кто ты такой! Ты слова отца слышал? Я могу тратить свои деньги как пожелаю, — он особо выделил эти слова, и стал звучать твёрже, — Чжу Байху. Я жалею о том, что доверился тебе в начале пути. Ты нечестный человек и скряга. С меня не убудет одной жалкой жемчужины, а ты решил держаться за кошелёк и обрести врагов на первом же шагу нашего пути? Что это за новая жизнь такая получается, а?

— Минчжи-ним, ваш отец был в отчаянии и сказал вчерашним днем много резких слов, которые вы затем вернули ему сторицей. Уверен, в действительности он не хотел бы узнать, что вы в первый же день пути растратили все подаренные вам средства, и вынуждены были затем едва сводить концы с концами. В ином случае он не стал бы просить для вас должности офицера в подразделении Ворон, достаточно влиятельной на большом континенте торговой организации.
А знаете ли вы точную цену хотя бы одной «жалкой» жемчужины? И сколько всего их в том кошеле, на сколько партий в карты вам бы их хватило?

Чжу Байху указал на практически полностью опустившую бутыль рома, и, вздохнув, продолжил с непроницаемым лицом, чтобы гоблин, с крайне недовольным видом наблюдавший за господином и его слугой со стороны, совсем не смог разгадать суть их разговора на незнакомом ему языке:

— Заплатив всего одну, вы могли бы при желании выкупить десяток бочек этого рома, — эту часть даос предпочел бы опустить, чтобы не подавать Лю Минчжи свежие идеи, но не сказать об обмане было никак нельзя, — Гоблин учуял легкие деньги, привлеченный вашей неопытной юностью и бахвальством о благосостоянии вашей семьи, и ввел вас в заблуждение. А вы охотно дали ему себя провести.
И раз уж ставка уже была разыграна, позвольте мне заплатить за початую вами бутылку ее двойную стоимость, как следовало из условий игры – примите это за мой подарок вам в честь нашего знакомства. И если ваш соперник не имеет недоброго умысла по отношению к вам, этот компромисс покажется ему достаточно справедливым, и он отступит.

Все же почуяв неладное, гоблин поспешил вмешаться:

— Вот значит как..! Обманщики! Ты и твой непослушный слуга! Пшик один, а не господин! Длинный язык! Либо плати либо проваливай! — он сделал вид, будто готов убирать карты прочь.

— Да помолчи ты! — Резко заткнул не то его, не то даоса Минчжи, не выдержав увещеваний сразу в два уха, а карты придержал концом сложенного веера. От этой сцены его и без того тяжелая голова закружилась еще сильнее, — Значит... значит мы тем более богаты, Байху! Ты говоришь что он обманывает...

Как бы ни хотелось ему продолжить свои увеселения, даос сбил ему весь настрой. Юноша досадливо откинул голову назад, и, зажмурившись, воскликнул: «О небеса!».

— Значит так, — слегка уняв раздражение, обратился Лю Минчжи к Паку, недовольно сузившему глазки после знакомого ему слова «обман», и указал на Байху веером, а потом и на самого гоблина, — Он говорит, что ты меня проводишь. Он не просто мой слуга. Он даос –
а это знаешь кто? Очень мудрый человек. Мудрее меня и тебя. А ещё очень сильный, и может дать тумака за то, что его господина разводят.

— Ты мне не угрожай, господин хороший! Экий ты смелый, — тут же взвился Пак.

— Я не договорил. Вот что, знай нашу щедрость! Возьмёшь сумму вдвое больше суммы этой бутылки и ни серебряным больше!

Гоблин замолчал, скривив губы. По его лицу стремительно пронесся целый шквал эмоций, слишком сложных для понимания для пьяного Минчжи. Он некоторое время помолчал, опасливо покосился на монаха, сидящего поблизости, затем выдохнул, развёл руками и постарался снова придать голосу дружелюбный тон:

— Что же с вами делать, гости с Хасео. Будь вы кем другим, я бы конечно растолковал, что нельзя так людей обижать, но Бхег вас возьми... Согласен! А всё же играть я с вами больше не собираюсь.

Чжу Байху, метнув в сторону гоблина ледяной, словно первый зимный ветер, взгляд, вытащил из рукава кошель — не тот, что принадлежал его господину, а свой собственный, скромный и полупустой, в отличие от заветного кожаного мешочка, доверху набитого крупными жемчужинами — и, отсчитав необходимую сумму, выложил ее перед Паком.

Даже в пьяном состоянии Лю Минчжи не мог не заметить, как его слуга был стеснен в деньгах, и не подивиться этому. Его отец, Лю Сянбо, никогда не обделял своих подчиненных, если те действительно оправдывали затраченные на их службу средства, а даос отрабатывал свое с лихвой, и Минчжи наверняка знал, что тот не оставался без достойной платы за свои труды. Почему же тогда его кошель был таким тощим..?

Едва завидев блестящие серебряные монеты, Пак сгреб всю горсть в ладонь и, не сказав больше ни слова «негостеприимным» хасейцам, гордо удалился в сторону гальюна, оставив помрачневшего, словно дождевое облако, юношу и монаха с нездорово-бледным лицом в компании друг друга.

Байху негромко вздохнул, убрал свой кошель обратно в рукав, как в прошлый раз точно так же спрятал кошель Лю Минчжи (и куда все это только девается потом?!), и обернулся к хмурому юноше.

— Мудрое решение, молодой господин, — его тонкие губы сложились в доброжелательную, немного натянутую улыбку, — Быть может, вы желаете сыграть в карты со мной?

— Только не говори, что у тебя есть колода, — ответил юноша, от удивления позабыв всё свое негодование, и нерешительно покрутил в пальцах веер. Убедившись, что Пак ушëл далеко и насовсем, он, будто бы приняв какое-то решение, хмыкнул и расплылся в улыбке, — Если что, у меня имеется.

— Нет, у меня нет колоды. Но в вас я не сомневался.

Байху поднялся со своего места, чтобы расположиться напротив молодого господина, на том самом месте, где только недавно восседал Пак с полной уверенностью в том, что он вот-вот сорвет большой куш.

— И тебя не смутит, что это карты с рисунками?

По тому, как быстро лукавая улыбка растеклась по лицу Минчжи, стало ясно, как день, что там были за «рисунки» такие.

— О... Что ж, судя по всему, выбирать нам не приходится, если только у вас не найдется запасной колоды, Минчжи-ним.

Монах, кажется, совершенно не был удивлен подобному открытию, и, более того, даже возражать не стал – по крайней мере, прямо.

— Тогда подожди меня тут — я за ними схожу!

Байху предложил составить ему компанию, но Минчжи лишь отмахнулся, подскочил со своего места, и тут же чуть не улетел вперëд, ловко поймав равновесие в последний момент. Посмеявшись над собственной неловкостью, он поторопился успокоить Байху: «Всë в порядке! Сиди, болезный!», а сам подумал, как же так вышло, что тот согласился на игру, и как удачно, что он не собирался читать ему лекции по новому поводу. Может, Байху даже и не понял, что под «рисунками» он имел в виду голых женщин? Мысль эта подняла ему настроение и в некоторой степени даже утешила, в мгновение ока заставив позабыть о жадном гоблине и собственной наивности. У молодого господина не было веских причин думать, что непробиваемый монах хотя бы как-то изменится в лице при виде его «сокровища», но было крайне забавно воображать себе, на что оно могло бы быть похоже.

Лю Минчжи быстро сбегал до каюты, не слишком быстро обыскал свой сундук, и оставив его в перекопанном виде, поспешил наружу. Конечно же, он не забыл запереть за собой дверь. Это показалось ему ещё одним поводом посмеяться про себя над тем как неловко он сбежал проверять замок накануне... И к моменту, как он все же вернулся к Чжу Байху, он снова был беспечен и весел.

— Я задержался, поскольку они были на самом дне в складках одежды... но нашëл!

К этому времени стало заметно темнеть, но Минчжи раскрыл веер, взмахнул им, чтобы призвать уже знакомых Чжу Байху светлячков, которые тут же закружились над их столом, и выложил перед Байху красивую деревянную шкатулку. Он чего-то ждал. Должно быть, хотел, чтобы монах сам взял из в руки, полюбовался и дал свою оценку.

Однако Байху с этим явно не спешил. Тогда Лю Минчжи сделал недвусмысленный знак взглядом в сторону своей находки, и даос, приподняв крышку, взял карты в руки. Не глядя на их лицевые стороны, он повернул колоду рубашками вверх и принялся тщательно их размешивать – надо сказать, весьма ловко для монаха, чья жизнь обычно предполагает аскетизм и сдержанность во всем, включая азартные игры и желания плоти (а карты молодого господина самым дурным образом объединяли в себе и тот, и другой порок).

На верхней палубе начали зажигать фонари, и к холодному свечению светлячков, призванных Лю Минчжи, добавился теплый свет пламени, украсив контрастными тенями две фигуры, расположившиеся друг напротив друга.

После ужина моряки предпочитали проводить время внизу, за бутылкой и сражениями в кости, и весь корабль разом превращался в огромный игорный дом. Что еще было делать на судне, оторванном от всех берегов..?

Закончив размешивать, Чжу Байху осторожно опустил толстую колоду между собой и Лю Минчжи, и поднял глаза на юношу.

— Молодой господин хорошо помнит комбинации?

Когда слуга присоединился к нему, он застал наследника семьи Лю и гоблина Пака за партией в Яр – азартную игру с большого континента, практически полностью зависящую от удачи и способности запоминать выигрышные комбинации, – а потому решил продолжить с того, на чем остановились предыдущие игроки.

И опять же, можно было лишь подивиться осведомленности даоса в таких вещах! Колода с четырьмя мастями была новинкой для игроков Страны Утра, и далеко не все предпочитали ее картам денежной масти и винным картам, не говоря уже о самом Яре, правила которого зачастую известны были лишь морякам.

— А ты сам знаешь правила? — подивился Минчжи, по-кошачьи довольно щурясь, — Я лишь сегодня узнал их. До тех пор мы с друзьями обычно играли в вариант «Императора» в несколько раундов.

В отличие от Яра, игра в «Императора» менее затейлива, и состояла лишь в сравнении карт на руках у игроков — у кого больше значение, тот и победил. Глядя на то, как даос ловко мешает колоду, Минчжи немного занервничал — а ну как перед ним профессиональный игрок? И коротко захохотал.

— Неужели ты, монах, прежде играл в азартные игры?

— Доводилось, — неоднозначно ответил Байху, решив не вдаваться в подробности того, где как и когда он получил такой навык, и однобоко улыбнулся, — Но будьте спокойны, эта игра не потребует от нас большого мастерства — лишь удачи и хорошей памяти.

Он в закрытую передал Минчжи его пять начальных карт, взял свои, а затем напомнил тому все возможные комбинации: от драконьего когтя до перепутья. Большую часть из них Минчжи уже успел запомнить после нескольких партий с Паком, а наиболее сложные, вроде лесенки, Чжу Байху предпочел опустить, чтобы не давать себе преимущество перед своим уже подпитым противником.

Засмотревшись на то, как ловкие руки мешали карты, юноша закусил губу. Он покивал в ответ на комбинации, а потом наконец предложил, когда с объяснениями было покончено:

— Что это за игра такая, совсем без ставок, Байху-хен? Раз уж на деньги ты играть не хочешь, я придумал нам другую забаву. Почему бы после партии не поступить так: проигравший отвечает на любой вопрос победителя, не избегая его, полно и развернуто и, конечно, правдиво. Согласен?

— А вы весьма любопытны, — заметил Чжу Байху, уже в который раз столкнувшись с настойчивостью Минчжи в попытке разузнать о нем побольше, — Пусть будет так.

Монах кивнул и наконец-то впервые опустил взгляд на карты в своих руках.

Байху досталось право тянуть карты первым, и перед ним в полной красоте раскинулись нарисованные умелой рукой художника женские прелести. Минчжи прикрыл губы веером, чтобы не было видно, как он посмеивается, и принялся пристально наблюдать за выражением лица даоса.

Главной фишкой в этой колоде было то, что чем более высокое число было обозначено на карте, тем более откровенной была изображенная на ней девушка. Начиная с единицы, которая демонстрировала лишь женскую оголённую шею, бедро, запястье или пронзительный взгляд подведённых глаз, и заканчивая шестёркой, на которой можно было увидеть куда более чувствительные части тела и интересные позы. Шестёрка Чжу Байху, например, изображала рыжую девицу с обнажённой спиной, которая смотрела на зрителя вполоборота, поднимая свои локоны, чтобы показывали тонкую шею, очерченные лопатки и пикантно подчеркнутый нежным розовым сосок белоснежной груди. Все рисунки были выполнены чёрной и красной тушью, разложенные на тона.
За бубны отвечали рыжие прелестницы, за черви – блондинки, за пики – черноволосые. А вот трефы были весьма интересной мастью, ведь они изображали девушек-аин. Так, например, с пятёрки прямо на даоса томно смотрела суинка, демонстрируя почти плоскую аккуратную грудь.

Началась игра. Собрав кое-как комбинацию «перепутья», Лю Минчжи снова стал следить за Байху, а на середине раунда принялся ныть, что карта ему не идёт. Сплошь двойки и тройки – чаще всего женские прелести скрывала тонкая ручка или волосы, а то и одежда. В конце концов, ближе к концу игры молодой господин наконец наныл себе пять четверок и собрал Яр, и это разом изменило ход игры.

— Девушки всё таки любят меня, — завершив игру победой, довольно рассмеялся юноша и поблагодарил вслух миловидную брюнетку, которая обеспечила ему выигрышную комбинацию, а сам наконец хитро уставился на даоса. Пора было придумывать вопрос.

К этому моменту лицо Байху, мертвенно-бледное от непрекращающейся качки, приняло насыщенный персиковый оттенок, благодаря румянцу, разлившегося по щекам. Темные брови сведены у переносицы, придавая лицу монаха выражение глубокой сосредоточенности, тонкие губы слегка поджаты.

На протяжении всей партии он молчал, со странным выражением лица уставившись в карты у себя на руках, и лишь время от времени кивал в ответ на реплики Лю Минчжи. Если бы не предательский румянец, можно было подумать, что даос подолгу тщательно обдумывает варианты комбинаций, которые ему необходимо собрать, или размышляет над тем, каким будет его следующий ход. Но чем больше различных карт попадало Чжу Байху на руки, тем больше внимание его сосредотачивалось не на игре, а на том, как расписаны были эти самые карты.

По правде говоря, только слепой или больной дурной хворью мужчина мог бы не оценить колоду Лю Минчжи по достоинству. Байху ожидал, что это будет, в лучшем случае, набор похабных картинок, намалеванных каким-нибудь неумехой – с искаженными пропорциями тел чрезмерно раздутых в области груди и таза женщин, кричащими цветами и убогой композицией. На деле же карты более всего напоминали чунхва, детализированные, притягивающие взгляд — настоящие миниатюрные произведения искусства... Будучи эстетом по натуре своей, Чжу Байху, хоть и старался поначалу сохранять привычное ему бесстрастие, в конце уже не скрывал своей заинтересованности.

Его взгляд надолго задержался на черноволосой хасейке, смакующей плод персика. Сок фрукта, стекая с ее приоткрытых губ, тонкой струйкой опускался по бледному подбородку и шее к самой груди, левая часть которой была обнажена, а правая едва скрыта под приспущенной с плеча тканью алого ханьфу. Это была последняя выпавшая ему карта, та, которая должна была дать ему Яр, но, увы, подвела. И все же Байху не испытал даже тени расстройства.

Наконец он отложил карту в сторону и поднял взгляд на своего соперника.

— Говорят, свои карты приносят удачу. Я не склонен верить этому, но ваша колода определенно дает вам преимущество, Минчжи-ним. От нее невозможно оторвать взгляд.

— Вполне может быть. И всё таки я не жалею, что не стал доставать их при том матросе, — мурлыкнул он и наклонился вперёд. Когда Лю Минчжи практически перегнулся через ящик, между ним и Байху всё ещё было расстояние ещё как минимум в два локтя, но даже отсюда чувствовался крепкий запах рома, исходивший от юноши, — Понравились тебе мои девочки, Байху-хен? По щекам видно. Покажи-ка, какая особенно привлекла твой взгляд?

Он потянулся к отложенной в сторону карте с девушкой с восточным разрезом глаз и фруктом в руке и заулыбался, рассмотрев красотку, затем взял колоду сброса и быстренько отыскал в ней что-то.

— А вот эта моя любимая. Вообще, у меня их несколько, но так уж сложилось, что эта чаще всего меня спасала. Как будто карты действительно благоволят владельцу колоды.

Он положил на их столешницу пиковую тройку. На фоне прочих она казалась обыкновенной: на ней длинноногая черноволосая девушка обнимала колени, глядя на зрителя с лукавым прищуром. Акцент в рисунке шёл на детально изображенные руки с аккуратными ногтями и тонкие лодыжки с браслетами, так ладно нарисованные, что легко было представить себе саму натурщицу.
Когда Минчжи поделился своей любимицей, щёки его запоздало заалели. Он видел карты много раз, но тут вдруг улыбнулся самому себе, излишне смелому в откровениях с даосом, и поспешил спрятать лицо за веером.

Байху поглядел на карту в руке Минчжи, кивнул и, чтобы только не молчать, из вежливости поинтересовался:

— Какой мастер изготовил эти карты?

— Он выпускает такие изображения под кличкой Эос. Я частенько видел его работы, а вернее копии... Ах, хотел бы я так же рисовать! — Минчжи вздохнул и посмотрел на звездное небо над их головами, — Как я понимаю, ученики его делают копии с работ и так помогают распространять его картины. Увы, но я так и не нашëл его следов на Хасо. Всë говорит, что он с континента, хотя его стиль сильно отличается от того, что обычно доезжает к нам оттуда. А купил я их в порту, у одного торговца из далëкого Шакату. Видимо, коллекционера диковинок.

Тут Лю Минчжи снова понесло. Он выдвинул ещё пару теорий о незнакомом художнике, но позже все же спохватился, что до сих пор так и не задал вопрос Чжу Байху, и вновь принял до смешного серьезно-торжественный вид. Лицо его слегка раскраснелось, азарт заблестел в черных глазах.

— Ладно, ну, хватит об этом! Я вижу, тебе не слишком интересно. Наверное ты склонен считать, что у меня все мысли об этом? И ты до определенной степени прав, — он глупо хохотнул, — Каким был твой первый раз, Байху-хен? Ты такой красивый! Наверняка девушки к тебе так и липнут, едва завидев на улице. Но если твой путь дао этого не подразумевает, то так сразу и скажи —
я лучше ещё что-нибудь спрошу.

Лицо Чжу Байху изменилось и приобрело какое-то странное выражение. Был ли тому виной внезапный комплимент или сам дерзкий вопрос молодого господина  – сказать было как всегда сложно.

Коротко вздохнув, даос прикрыл глаза. На игру с Минчжи он согласился прежде всего за тем, чтобы у выпившего целую бутыль горячительного наследника Лю было меньше поводов от скуки и разочарования после конфликта с гоблином искать ненужных приключений в другом месте. И, конечно, нетрудно было догадаться, какие вопросы первым делом пойдут на пьяную голову юноши, и все же...

— Не думаю, что эта история оправдает ваши ожидания, — заметил Чжу Байху теперь уже без тени улыбки.

— Думаешь..? — расстроенно потянул тот, слегка отклонился назад, коснувшись веером щеки, и посмотрел куда-то в сторону, — Вообще-то у меня есть куда более каверзные вопросы, только я не хотел начинать с них, и достаточно уверен в своей удаче, чтобы сохранить лучшие идеи на потом... А всë-таки давай, колись.

Снова посмотрев на Байху, он мягко улыбнулся ему. Ну откуда даосу было знать, что там у него за ожидания?

Монах коротко кивнул и, не став открещиваться от данного им слова, неторопливо начал свой рассказ:

— Это было в том монастыре, возле которого мы остановились вчера. Быть может, Минчжи-ним помнит, что некогда это был ухоженный храм с цветущим садом, находящийся под опекой служителя по имени Бянь Чао-Сина — талантливого лекаря, снискавшего любовь многих верующих своей добротой и милосердием.
Я был на год младше вас, в голове моей гулял ветер. К тому моменту я уже ступил на путь Дао, но мною владела гордость и жажда признания. Я стремился совершить подвиг, способный дать мне имя среди простых монахов и прославить как умелого экзорциста. В городе тогда было очень неспокойно, настали темные времена.
Из-за поднявшегося налога на урожай, многие крестьяне, что были не в силах прокормить семьи, бросали земельные наделы и уходили в столицу, где между ними и недовольными горожанами то и дело вспыхивали конфликты. Хлеба на всех не хватало, наступил голод. Люди умирали каждый день в нищете, боли и страхе и на их неупокоенные души стягивалась нечисть. На все беды, обрушившиеся на страну, не хватало рук. Мой наставник и мои собратья валились от усталости, а я, как самый юный из них, был вынужден бегать с мелкими поручениями от семьи к семье, от одного храма к другому.
Однажды меня послали за лекарственными травами в храм Бянь Чао-Сина. К тому времени наш собственный храм стал похожим на лазарет: бедняки стягивались в предгорье в надежде на помощь служителей, и мы по мере сил заботились о них.
Лекарь не встретил меня. Двери его были заперты, и я, прождав достаточно времени на пороге, начал мерить шагами сад, размышляя над тем, что мне следует делать. Мне не хотелось уходить с пустыми руками, ведь многие жизни зависели от этих трав, и когда я уже решился нарвать из сада всего понемногу в надежде, что какие-то из собранных трав могут оказаться полезны, во двор вышла женщина. И мне показалось, что красивее нее я не видел ни разу за всю свою жизнь и никогда больше не увижу.

Лю Минчжи слегка нахмурился, но рассказа не прервал. Он действительно не ожидал услышать из уст Байху целую историю, и теперь ждал, чем же она кончится.

Чжу Байху ненадолго прервался, чтобы достать свою трубку кисэру и закурить.

— Она была не юна, — продолжил он, — На вид разница между нами была не менее пяти, а то и шести лет, но даже так ее красота была столь пленительна, что в одночасье заняла все мои мысли. Она присела передо мной, чтобы помочь мне найти нужное растение, и я в тот же миг забыл о том, зачем вообще пришел в храм. Запинаясь и едва дыша от волнения, я пытался спросить ее о том, кто она, и где настоятель, бормотал что-то себе под нос, спрашивал снова, но она только улыбалась и молчала. И когда я уже решил было, что она нема, она сказала мне, что цветы, которые я ищу, распускаются лишь в свете луны, а затем предложила подождать наступления ночи в храме. Когда я только пришел туда, солнце уже клонилось к закату, так что ждать оставалось совсем немного, и даже если бы я не потерял последний рассудок от звука ее бархатного голоса, я бы не смог придумать ни одной разумной причины против. В конце концов, что могло случиться со мной в стенах храма? Так я думал.
Я согласился, и она распахнула передо мной двери. Она накормила меня рисом с мясом и овощами, и за разговором с ней, ни единого слова из которого я впоследствии так и не смог вспомнить, я сам не заметил, как уснул, впервые за многие дни почувствовав настоящую сытость.
Когда я очнулся, я был в постели с ней, и ее губы скользили по моей шее. Я потерял дар речи и не смел даже пошевелиться. Мне казалось, что вот-вот я прожгу своим телом дыру в простыне. Ее одежды были приспущены с груди и плеч, и мне хотелось зажмурить глаза и отвернуться, но она не позволяла мне этого. Обнимая мое лицо ладонями, она нежно целовала меня до тех пор, пока я наконец-то не набрался смелости ответить.

Байху отвернул голову, глядя на черную полосу воды за бортом, и, хоть рассказ его был длинен и насыщен весьма интимными деталями, как того и требовал Лю Минчжи, лица даоса не покидала какая-то подавленная отстраненность, совсем не присущая такого рода разговорам.

— Не очень-то похоже на историю любви... — засомневался наследник.

Вообще-то, сам юноша был бы рад подобному любовному приключению, но знал, как сильно могут смутить кого-то собственные эмоции, до той степени, что и вовсе будешь не рад, что вступил с кем-то в отношения! Но раскусить причины странного тона даоса он был не в силах, во всяком случае, не на пьяную голову, и потому торопливо извинился.

— Извини, я перебил. И-и... это всё? Вы виделись потом? Часом, не была ли это не жена того лекаря?

Даос качнул головой.

— Нет. Но тогда подобные подозрения тяготили и меня. Я вернулся в храм под утро с лекарством и травами. Той ночью я впервые свернул с пути, которому решил следовать. Я позволил низменным желаниям взять верх, и не с кем-нибудь, а с женщиной, которая наверняка принадлежала другому мужчине. Казалось, будто все мои собратья знают о моем позоре, включая наставника, от взгляда которого меня бросало в холодный пот. Мне чудилось, будто он, едва посмотрев на меня, узнал все, но по какой-то причине ничего не сказал.
Весь последующий день я брал на себя всю работу, какая только повернется под руку, лишь бы только не думать о том, что случилось той ночью, и усердно молился, а после заката решил снова отправиться в храм Бянь Чао-Сина, чтобы как-то объясниться перед той незнакомкой.
Она встретила меня на том же крыльце, и вновь заключила в свои объятия, и я тут же позабыл обо всем, что гложило мою душу. Когда она возлегла со мной во второй раз, она снова всего-лишь приспустила свой ханьфу, но я захотел увидеть ее всю, и потянулся к поясу, затянутому на ее талии. Представ передо мной обнаженной, она наконец-то явила мне свой настоящий облик. Это была кумихо, ведомый ненавистью дух-оборотень, губящий мужчин, что попадаются в ее сети. Есть лишь один способ отличить превращенную кумихо от человека – снять с нее всю одежду. Пока на ней оставался тот пояс, она могла продолжать свой обман, но без него ее лисья натура проявила себя, и, если бы не подоспевший вовремя наставник, я не покинул бы ее ложа.
Увидев мое смятение и почувствовав энергию инь, исходящую от меня, наставник решил проследить за мной, и видел все от начала и до конца. Чтобы защитить меня, он вступил с духом в схватку и одолел кумихо, а затем мы вместе отыскали в дальней комнате тело лекаря Бянь Чао-Сина с отсутствующим в нем сердцем и печенью. Его труп уже подвергся разложению, но чары кумихо не позволяли мне учуять смрад, исходящий от него.
Потрясенный, я долго не мог понять, зачем же она оставила меня в живых? Почему не погубила еще в нашу первую встречу? А потом осознал, что то была вовсе не жалость, не женская игривость и, уж тем более, не ответное влечение, которым был ослеплен я. Убив почтенного монаха и заставив молодого ученика отказаться от своего пути, она от души посмеялась над нами обоими. Ведь для решившего идти путем Дао нет греха тяжелее страстей.

Минчжи скрылся за веером, а потом, после такого то эпилога неожиданно громко прыснул.

— Байху-хен, да ты везучий человек! Повезло тебе остаться в живых, чтобы рассказать такую историю! Ну ничего себе... Не могу сказать, что желал бы оказаться на твоём месте после такой-то развязки, но видит небо, ты свой урок точно из этого извлёк!

Он не мог не посмеяться над воздержанием монахов. Ему казалось такой глупостью ограничивать себя в чём-то подобном, но после оборотня... Это многое объясняло! Не удивительно, что однажды обжегшийся Байху, да ещё и в свой первый раз, теперь не спешит ни с кем сближаться!

Чжу Байху снова обратил взгляд на Лю Минчжи. От звонкого смеха молодого господина лицо его застыло, но тонкая бровь нервно дернулась, а под скулами вздулись желваки. «Вот же маленький гаденыш!» – в сердцах подумалось ему.

Спустя семь долгих лет история с кумихо была для Байху схожа с дурным сном, развеявшимся в утреннем свете. Многие детали уже размылись в его памяти, стали нечеткими, словно неясные видения, и чувство стыда за совершенное давно не терзало его, но даже сейчас он не считал, что подобный рассказ можно было назвать хоть сколько-нибудь забавным. Напротив, он мог бы быть весьма поучительным для шалабольников вроде Минчжи, у которых еще молоко на губах не обсохло, и все же правду в народе говорят — пока не попадешься на удочку, не станешь знатоком.

— Уроки жизни порой бывают очень беспощадны, — отозвался даос, выдавив из себя скупую ответную улыбку, — Но необходимы.

— Верно-верно... — отмахнулся тот, — Ну, давай играть дальше!

Минчжи, отложив свой веер, в этот раз собственноручно раздал карты, довольный услышанной историей.
В этот раз его ход был первым. Однако поверив в собственную неуязвимость и силу своей колоды, он будто позабыл половину правил, набирал очки не в тех комбинациях, и всё заглядывался на длинные ресницы и утончённые черты лица Байху, думая про себя, что ведь не просто так ёкай позарился на него...Теперь уже Минчжи, рассматривая своего противника, отвлекался больше, чем наблюдал за ходом игры. И хоть даосу всё так же не слишком везло, и яр не собрал никто из них, при подсчёте очков вдруг оказалось... что тот опередил его на целых пятнадцать!
На лицо юноши нельзя было взглянуть без смеха, таким обескураженным он казался.

Пересчитав очки ещё раз, Лю Минчжи приложил к губам веер, не раскрывая его, и смущённо притих. Затем объявил, вернув на губы улыбку:

— Кажется, победа твоя. Не могли же мы обсчитаться дважды..? Спрашивай что угодно.

Он даже не догадывался, что может быть у даоса на уме, но считал, что готов к любым вопросам.

Чжу Байху опустил кисэру, сорвав с губ очередную танцующую ленту дыма, отложил оставшиеся у него карты.
Когда он соглашался на эту авантюру, он и не задумывался о том, что будет делать со своим выигрышем в случае победы, но раз уж она все же случилась, задумался и после небольшой паузы спросил:

— Что для вас является самым большим утешением в жизни, Минчжи-ним?

Тот уныло глянул на него, и тотчас разочарованно отмахнулся. Ну что за скука!

— Утешением? Можно подумать, мне нужно утешаться, — в словах этих явственно звучал выпитый ром, а никак не обдуманный ответ, — Помяни моё слово, отец сам ещё спохватится, что прогнал меня.

Лю Минчжи и не заметил, как перешёл на тему, что беспокоила его больше всего, хоть заданный ему вопрос никак не касался ее.

— Каждому нужно утешение и принятие, что-то, что помогает преодолевать невзгоды.  Вчера вы думали, что ваша жизнь кончена, но уже сегодня веселы. Какие мысли помогают вам преодолеть страхи? — Чжу Байху с интересом склонил голову к плечу, внимательно разглядывая раскрасневшееся от горячительного лицо юноши в танцующем свете фонарей, будто оно могло дать ответ раньше, чем его обладатель, — Мы договорились, что проигравший дает развернутый, честный ответ, и я хотел бы его получить.

Минчжи посмотрел в сторону и немного подвигал губами, будто пережевывая готовящуюся мысль.

— Подловил, — буркнул он, не отводя от даоса взгляда, грустно поглядел на бутылку, как будто на дне её скрывалась часть ответа, который он задолжал Чжу Байху и выпалил: — А моя жизнь и так кончена! Вот он, новый я, плыву на корабле в какую-то вонючую дыру, к каким-то сомнительным людям, то ли торгашам, то ли наёмникам, не умеющим даже начертать своё имя... Да это попахивает перерождением! Жду не дождусь погрузиться в пыль и соль и приступить к работе над новым собой.

Он слегка наморщил и почесал кончик носа, будто тот сильно защекотало, утер его и посмотрел на Чжу Байху.

— Знаешь, алкоголь всё таки немного помогает с этим смириться. Но у всего есть пределы. И когда его действие кончится, я бы желал уже мирно посапывать в кровати... К тому же, холодает. Думаю, меня хватит ещё на одну партию.

Ответ юноши не показался Байху в достаточной степени удовлетворительным, но он не стал настаивать. Ведь, в конце концов, вся затея с картами была в том, чтобы развеять Лю Минчжи, а не вгонять его в еще большую хандру.

Согласившись на последний раунд, даос снова собрал карты, как следует размешал и раздал на двоих.
Когда они только сели за Яр, карты никак не шли к нему в руки, но, либо кумихо сделала свое дело, отбив у Байху желание разглядывать соблазнительные фигуры девиц, либо его удаче просто необходимо было время, чтобы разогнаться, в последней игре ему все-таки повезло вытянуть Яр на третьем же ходу, и это определило всю дальнейшую игру.

Чжу Байху снова победил, и когда пришло время забирать выигранную ставку, как бы в продолжение разговора поинтересовался:

— И каким же, по-вашему, будет новый Лю Минчжи?

— А?.. — вопрос дошел до юноши не сразу, — Ах, это...

Он досадливо поморщился, но затем взял себя в руки и нашёлся с ответом:

— О, ну, известно каким! Любящим работу и умеренность, могучим и умным заклинателем, а так же настоящим мужчиной. А ещё он найдёт себе любовь на всю жизнь, как в своё время отец, и, прощённый, привезёт её в дом, чтобы продолжать славный род Лю.

Минчжи смотрел на Байху в ожидании, что тот снова решит ему напомнить, что он обещал отвечать честно. Но проблема была вовсе не в ответе, нет... Хоть наследник семьи Лю и знал обо всех возложенных на него обязанностях, он вообще не хотел меняться. Всё сказанное казалось ему в той же степени чепухой, как если бы он вдруг заявил, что на самом деле не ветер, а черепахи, нанятые Сянбо, на своих спинах везут их судно к далёким берегам.

Байху кивнул, без лишних вопросов приняв очередной пустой ответ Минчжи, собрал карты в шкатулку и первым поднялся из-за «стола».

К этому времени за бортом стало совсем темно, и серебряные небесные светила отразились в ровной поверхности воды, стерев грань между нею и иссиня-черным небом.
Пока Лю Минчжи разглядывал его самого во время игры, сам он в перерывах между ходами не мог оторваться от созерцания этого удивительного зрелища. На суше невозможно было увидеть такой красоты, даже высоко в горах, и его сердце болезненно сжалось при мысли о том, что он не может разделить удовольствие этого созерцания с Чжу Рей, которая осталась далеко позади, и которую ему доведется увидеть снова очень-очень не скоро.

Не дождавшись от монаха никаких комментариев, Лю Минчжи потянулся, а потом зевнул, прикрывшись рукавом. В складках ткани его одежд скрылась миниатюрная шкатулка с картами и веер.
Минчжи в последний раз взглянул на Чжу Байху и подумал: «Как же, наверное, просто ему, не знавшего благ сытой довольной жизни, отказываться от всего ради жизни новой, не предполагающей никаких приобретений. В самом деле, не всё ли равно, где быть бедным? Мало что изменится для него, а вот у него, у Минчжи, было лишь одно будущее – скатиться в какую-нибудь канаву и безнадёжно тухнуть в ней, свалившись с ног от болезней, нажитых в чужих сражениях ран или непосильного труда. Тогда-то он злорадно посмеётся над отцом, вот тогда то...».

Выражение лица юноши с улыбчивого снова стало хмурым. Алкоголь снова дал в ноги, когда он поднялся, но Лю Минчжи привычно вернул себе равновесие.

— Просто затекли, — прокомментировал он раньше, чем Байху успел спросить или среагировать.

Он допил содержимое бутылки, всего пару глотков, снова с негодованием вспомнил неприятную историю с гоблином, и, чувствуя, как капризы и жалость к себе поглощают его разум, бодро пошёл прочь, на ходу отыскивая ключ от каюты.

Даос тенью последовал за ним.

Когда они вернулись в каюту, плечи Минчжи опустились, и показная веселость окончательно сошла с его лица. Он больше не заговаривал с Чжу Байху. Его сил едва хватило, чтобы снять сапоги, скинуть с себя ханьфу, да развязать пояс. До чего же утомительным показался ему этот простой процесс! Тонкие завязки с кисточками на концах смотрелись изящно, но когда дело доходило до раздевания – только раздражали и путались в пальцах. Наконец Минчжи смог развязать пояс и, не глядя, кинул его прямо поверх раскрытого перекопанного сундука. Сейчас его крышка была откинута назад и напоминала раззявленную пасть гигантской демонической жадной жабы из старой сказки, которая способна была проглотить путников целиком. От пришедшей на ум тревожной ассоциации Минчжи, взгляд которого на секунду задержался на перекопанном багаже, вздрогнул, а затем он закатил глаза, как бы укорив самого себя за чрезмерно разыгравшееся воображение, и рухнул на кровать. И мир перед ним снова перевернулся с ног на голову...

— Вы собираетесь спать в одежде, Минчжи-ним? — послышался сзади голос монаха.

Закрыв за собой дверь на ключ, тот опустился на циновку, расстеленную у постели наследника Лю, и принялся снимать верхние одежды и распускать длинные волосы, убранные в тугой пучок.

По долгу своему теперь он был для Лю Минчжи спутником и защитником, его даже можно было назвать личным слугой, но переодевание молодого господина уж точно не входило в зону его ответственности, как не входила некогда забота о внешнем виде его отца, и Чжу Байху совсем не спешил возлагать на себя новые обязанности.

— Всë кружится... — не отрывая лица от одеял, промямлил тот, — Я лучше полежу...

Он пожалел, что так резко опустился вниз. Потребовалось значительное время, чтобы Минчжи просто пришëл в себя и до него дошел смысл заданного ему вопроса.
Когда Байху уже улегся, сам он, поднявшись на руках, постарался вынуть из-под себя одеяло, шуршал и возился добрых десять минут, вертясь с боку на бок, как рыба, выброшенная на берег. То затихал, то снова принимался недовольно кряхтеть. Головокружение все не проходило, и приходилось часто переводить дух... Конечно, можно было просто встать и просто поднять одеяло, но Минчжи явно не искал простых решений.

Некоторое время Чжу Байху, полулежа на циновке, прислушивался к возне со стороны кровати, наблюдая за тем, как молодой господин безуспешно силится избавиться от одежды, затем тихо вздохнул и, сжалившись над едва способным шевелиться юнцом, все же спросил:

— Вам помочь, Минчжи-ним?

Навязывать свое участие без согласия наследника Лю он не желал. Даже несовершеннолетний обалдуй вроде Минчжи мог посчитать подобный жест с его стороны за унижение мужского достоинства.

— Нет нужды... Я почти... Спи, — промямлил наследник, даже будто не восприняв предложение даоса всерьёз.

Шуршание кончилось. Через минуту-другую стало слышно только поскрипывание плывущего вперед судна, да чужое дыхание. То ли из-за убаюкивающей качки, то ли из-за выпитой бутылки рома, Минчжи быстро сморило, и он провалился в беспокойную дрему.
Увы, ему не суждено было проспать долго. Его терзали тревожные сны, и в них юноше мерещилось, что кто-то из матросов приходит к нему требовать выигрыш Пака, а в конечном итоге отнимает все, обобрав до последней нитки. И самое страшное — даос, когда он был нужен больше всего, куда-то бесследно исчезает, скрывшись с жемчугом. И в этом сне Минчжи снова оказывается один.

В конце концов, юноша резко проснулся от жара и удушья, с вязкой и горчащей от рома слюной, с чувством собственной ничтожности. Придавившее Лю Минчжи к постели ватное одеяло будто бы разом прибавило в весе не меньше двадцати цзиней, словно налившись железом. Под ним стало жарко и липко, и только когда стало совсем невыносимо дышать, Минчжи высунулся наружу. Как оказалось, с тех пор, как он повалился в постель в одежде, прошло не больше часа... И даже во сне он так и не смог забыться. Позорище.

Полежав немного пластом на спине, Минчжи снова закутался в одеяло, оставив снаружи лишь нос, глаза и макушку. Это громкое слово — «позорище», раздалось в его мыслях строгим голосом отца, и в этот раз Минчжи даже не возражал, лишь бы хоть как-то ощутить рядом его незримое присутствие. Где-то глубоко внутри... он ведь был с этим согласен. Лю Сянбо постоянно бранил сына и редко говорил ему что-то хорошее, так что не удивительно, что именно образ отца приходил к юноше, чтобы напомнить ему, почему его выгнали из дома. Не потому, что он чуть не сжег дом во время очередной своей выходки, вовсе нет... Но потому что он «позорище дома Лю».

Подобрав подушку, Минчжи пытался сдержать рвущуюся из него обиду и беспомощность, и уткнулся в нее лицом.

Он не мог перестать накручивать себя. Забрав у сына средства к существованию, крышу над головой и друзей, которые, каким бы сомнительными они ни были, всë же дарили Минчжи ощущение комфорта вне стен родного дома, Лю Сянбо одним взмахом длинного рукава уничтожил всë, чем был Лю Минчжи, кроме этого самого клейма «позорища».

Минчжи скучал по ним всем... Скучал по слугам, по своей дурной компании, которую еще недавно так бранил, обвиняя во всех приключившихся с ним бедах... скучал даже по самому отцу. Он остался один и совершенно не знал, что ему теперь делать. Как себя развлечь? Чем заняться? Как выжить? На что опереться, если всë, что имеется — лишь пустая оболочка, да немного денег..? Лю Минчжи они даже и не были нужны! Пусть даже охранник присвоит их все себе! Родной отец выкинул его на середину реки, и теперь его уносило быстрым течением, увлекало водоворотами под воду и выкидывало наверх, и ничто не могло удержать его на плаву... Почему нельзя было просто запереть его в комнате на месяц-другой? А если нет — так почему было не утопить сразу, раз отец его так ненавидит..?
И до чего же ему было тошно! Проклятый ром...

Минчжи не смог удержать в себе скулеж и громко всхлипнул, сжавшись. Он был таким жалким. Совсем маленьким посреди огромного океана неизвестности, и его сердце сжималось от ужаса и тоски. Будущее казалось ему чудищем с гигантской пастью, полной кривых острых зубов.

Чудовища преследовали и Байху в его тревожных, поверхностных снах. Кошмары не так часто мучили даоса, но, видимо, глубинные переживания, связанные с отъездом на большой континент и разлукой с Чжу Рей, все же успели глубоко засесть в его подсознании, и теперь обернулись в наводящие ужас темные образы.

Пока молодой господин маялся в своей постели, монаху снилась Пещера Бессмертных — ее тесные коридоры, заполненные смрадом иссушенной до самых костей, обтянутых желтой кожей, плоти и алхимических реагентов. Когда он был там несколько лет назад, трупы, подвешенные к стенам, не шевелились и лишь молча взирали на него свысока, широко разинув рты. Однако во сне мертвецы, чьи голые тела были обтянуты белыми нитями с прикрепленными к ним магическими печатями, спускались к Чжу Байху со стен, игнорируя сдерживающие их заклинания, ползли и тянули к нему костлявые длинные руки, со свистом втягивая воздух в сжавшиеся до размера грецкого ореха легкие, в то время как сам он не мог сделать и шага. Пальцы, похожие на сухие ветки терновника, с остервенением драли его доспехи и поднимались по ним все выше и выше, к незащищенному лицу.  Длинные фаланги, задевая за выступающие металлические части, с хрустом ломались и падали к ногам оцепеневшего, словно статуя, даоса. И все, на что Байху, в полном боевом облачении, с Яогуайджису, покоящимся на бедре, был способен – с ужасом смотреть на то, как сухая плоть оживших трупов, достигнув незащищенных участков тела Байху, рассыпается на бесчисленный поток жуков-мертвоедов.

Почувствовав, как один из них, добравшись до глазницы, принялся с остервенением зарываться под нижнее веко, Чжу Байху вздрогнул так сильно, будто над ухом его раздался чей-то рев, и тут же проснулся. В его дрожащей руке с побелевшими от напряжения костяшками, лежала трубка-кисэру, до того сильно нагревшаяся, что, едва ощутив жар, исходящий от артефакта, Байху вынужден был одернуть ладонь.

Где-то наверху, со стороны кровати, на которой должен был мирно посапывать Лю Минчжи, послышался слабый стон и последовавший за ним очередной всхлип. Звуки эти не предвещали ровно ничего хорошего, но отчего-то Чжу Байху полегчало, и его голова, еще пару секунд назад затуманенная кошмарными видениями, разом прояснилась. Подскочив со своего места с клинком в руках, монах сделал шаг к постели молодого господина (места в каюте было не так много) и склонился к нему, чтобы проверить, все ли в порядке.

— Минчжи-ним? — после беспокойного сна голос его казался сиплым и низким, — Вам сделалось дурно?

Холмик под одеялом, вздрогнул от звуков своего имени. Чужой голос не стал для Лю Минчжи облегчением, он лишь между делом покорил себя за то, чтобы своим воем все же разбудил соседа.

— Я не хочу, — шмыгнув, дрожащим голосом сбивчиво пробормотал он, — Не хочу умирать...

«Не хочу умирать один, в чужой стране» — должен был прозвучать ответ, но для Минчжи в его состоянии подвигом было уже то, что он смог выдавить из себя хоть что-то членораздельное. Не сумев проглотить скопившиеся в нем обиду и горечь, он снова заскулил, залился горькими слезами и попытался вытереть глаза о наволочку. «Позорище» — снова беспощадно констатировал голос в его голове.

— Умирать? О чем вы говорите..?!

Широко распахнув глаза, Байху вдруг схватил юнца за плечи и быстро развернул лицом к себе. Его неожиданно настигла страшная догадка о том, что, должно быть, пока он спал, пьяный Минчжи мог бы сотворить с собой что-то, поддавшись тихому отчаянию, которое незримо тяготело над ним всю дорогу от родного дома. Но крови не было. Одежды молодого господина, из которых тот так и не сумел выбраться, были помяты, но чисты, и Чжу Байху шумно выдохнул, не скрывая своего облегчения. Он не мог представить себе спокойное возвращение на родину в том случае, если бы с вверенным ему наследником Лю что-то бы случилось, особенно если речь идет о попытке наложить на себя руки в первую же ночь пути.

Перед глазами Лю Минчжи все поплыло, и первым, на чем он смог сконцентрировать взгляд, стало лицо Байху напротив. Должно быть, со стороны он выглядел так же плохо, как чувствовал себя: слегка заплывшее, глаза и нос покраснели, дрожащие губы приоткрылись и скривились в какой-то уродливой невыразимой эмоции.

Он снова прошептали:

— Я не хочу... Один. Мне так дурно, Байху, — юноша потянулся к монаху и схватил его за рукав нижних одежд, а слëзы все не останавливались. На лице читался неподдельный ужас, внушëнный спиртным и дневными тревогами, — Я... Мне...

«Так плохо. Так страшно. И так одиноко, посреди солëного "нигде"». Все чувства смешались, отравляя желудок юноши. Он даже не знал, что ему нужно от Байху. Кто он ему, слуга? Не смешите... Телохранитель? Он даже не был до конца уверен в человеке, выбранным его отцом.

— Ты защитишь меня? — наконец тихо спросил Лю Минчжи. И в следующее мгновение демоны внутри глумливо бросили вдогонку: «Только зачем? Назад тебя никто не ждëт». Зато ждали они. Чтобы накинуться на него, беззащитного, насмехаться, снова и снова напоминая, как он бессилен перед ними, какое он ничтожество. Глаза Минчжи расширились и он судорожно вздохнул, — Клянись, что не бросишь меня там!..

Налившееся тяжелым свинцом сердце даоса вернулось было к своему привычному ритму работы, но затем снова нерешительно замерло от обращённого к Чжу Байху взгляда юноши. Сейчас Лю Минчжи, одно слово которого некогда могло решить если не судьбу человека, то, по крайней мере, его ближайшее будущее, выглядел так, словно его тащили не на работу, а на смертную казнь. И, пожалуй, это было бы даже забавно, если бы не было так горько.

Страх юноши, тяжелый и липкий, казался до того осязаемым, что у иного волосы встали бы дымом, но Байху лишь решительно кивнул и, присев на край постели возле молодого, мягко сжал его плечо свободной от его крепкой хватки рукой, чтобы показать, что он не собирается никуда уходить.

Клятва далась ему просто, несмотря на данный самому себе обет больше никому и никогда не давать обещаний, которые он не смог бы выполнить хотя бы в одном единственном из всех маловероятных вариантов развития событий.

— Клянусь, я не оставлю вас. И приложу все усилия для вашей защиты.

Произнося эти слова, он думал вовсе не о Минчжи, а о Чжу Рей, оставшейся в поместье Лю Сянбо, а потому его голос звучал с поразительной уверенностью. Если он не сможет защитить наследника Лю, будущее его сестры будет перечеркнуто, а это допустить было никак нельзя.  Так что в каком-то смысле эта клятва принадлежала и ей тоже, и он намерен был исполнить ее, во что бы то ни стало.

Брови юноши почти что сомкнулись на лбу, и он зажмурился и кивнул.

— Я тебе верю... — выдавил из себя Минчжи, судорожно выдохнув.

Он действительно поверил ему и хотел было спросить ещё: «Будет ли Байху рядом, если весь остальной мир отвернется?» Тот клялся, конечно, но мог бы поклясться и в этом..?
Без конца вздрагивая и шмыгая носом, Минчжи замер, глядя монаху в глаза. Они были так близко... Почти лицом к лицу. И Байху показался юноше таким понимающим и человечным, что неожиданно заставил его сердце биться чаще, несмотря на недавнюю панику.

— К... Какой позор, — выдавил он вдруг с раскрасневшимися щеками.
Повторив слова, всë вертевшиеся на кончике языка и судорожно всхлипнув, он не сумел унять горечи, которая разрослась в животе и поступала в полость рта, и отвернулся, пытаясь утереть уже пододеяльником заплаканное лицо.

Он вдруг снова побледнел. Ему срочно понадобилось опорожнить желудок.

— Ох, мне надо... Выйти. Помоги..? — Минчжи неуклюже вывалился из кровати и протянул вперед руку, чтобы обрести в Байху проводника. Лицо его приобрело оттенок точь-в-точь как у самого даоса днëм.

Чжу Байху резво подхватил юношу под локти. Взгляд его придирчиво скользнул по помятой одежде, мешком свисающей на узких плечах, но затем остановился на стремительно зеленеющем лице и тут же наполнился беспокойством. В любой другой момент он все же не поленился бы затянуть потуже пояс-дай и выправить длинные рукава молодого господина, чтобы тот не выбежал на люди в совсем уж неподобающем виде, но в этот час на верхней палубе должны были остаться только моряки, несущие собачью вахту, и уж им то едва ли было интересно, во что одет богатенький пассажир, с непривычки перебравший с дешевым ромом, да и сам Минчжи выглядел так, будто его вот-вот вывернет наизнанку. Мешкать было нельзя.

Монах повел молодого господина, непричесанного и босого, из комнаты, задержавшись лишь у двери, чтобы запереть каюту и подобрать на ходу на всякий случай ведро, которое Лю Минчжи еще недавно сам его пожаловал, и они вместе направились к носу корабля.

Ночью в море было довольно прохладно, зато свежий воздух должен был весьма благоприятно сказаться на хмельной голове — по крайней мере, даос на это надеялся.

Следующие несколько минут Лю Минчжи не хотел бы вспоминать. Они успели дойти до борта, и его все-таки вырвало в море, и выворачивало еще долго, пока Байху помогал держать длинные распущенные волосы. Однако это, в конце концов, пошло юному господину на пользу. Желудок слегка прочистился, а холод благоприятно повлиял на больную голову. Положив локти на бортик, юноша ещё долго смотрел в чёрные воды, обдумывая, закончились ли позывы.

— Прости... — несчастно пробормотал Лю Минчжи, теперь звуча куда более осознанно, чем раньше. Он знал, что Байху не может пойти спать в каюту, пока он тут, и, если быть уж совсем честным, сожалел, что тот в первый же рабочий день видел его таким. Только чуть погодя ему пришло на ум, что охранник отца уже видел всякое, и Минчжи отчего-то поёжился.

Юношу снова скрутило. Когда он сумел поднять чугунную голову и посмотреть на звёзды, то вдруг смог наконец ненадолго оторваться от внутренних переживаний, которые вытеснили страдания телесные. Когда же и те тоже замолкли, перед его мысленным взглядом расстелился целый огромный мир. Он был всё так же пугающ, как и прежде, но теперь казалось, будто его можно коснуться его рукой, а небо и вода слились воедино. Никаких познаний в географии и математике не хватало, чтобы вообразить его масштабы, а вот одного взгляда оказалось вдруг достаточно.

Даос кивнул, не уверенный в том, за что именно Минчжи решил перед ним извиниться — за то, что ему приходится стоять рядом, пока тот избавляется от отравы, засевшей на дне его желудка, или же за свое поведение накануне, когда тот решил растрепать всей команде о благосостоянии своей семьи, а затем начал растрачивать свои последние деньги на карточные игры. И то, и другое не заслуживало извинений перед Байху, но монах не хотел вдаваться в ненужные расспросы, а потому молча принял их и, отпустив волосы юноши, когда тому наконец полегчало, встал рядом.

— Вам принести воды, Минчжи-ним? — участливо предложил он.

— М... давай лучше пойдём в каюту, — отозвался тот, не слишком уверенный, что на этом его ночные приключения закончатся.

Выпрямившись, Лю Минчжи потянулся за ведром, чтобы захватить его с собой.

Оказавшись снова в теплой комнате, юноша ощутил, как сильно она нуждалась в том, чтобы проветрить внутри, однако это все же могло потерпеть и до утра.
Перевернув одеяло таким образом, чтобы не лежать на мокром, Лю Минчжи снова укутался в слишком тяжёлое одеяло и в который раз внутренне содрогнулся — больше не будет его любимой мягкой кровати, не будет комфорта.

Он тихо позвал из темноты:

— Байху?.. Что же нас там ждёт?

— Не знаю. Но не стоит предполагать худшее, Минчжи-ним. Вы звучите так, будто полагаете, что вы да я будем одни против всего света, но люди с континента, хоть и чужаки для нас (точно так же, как и мы – для них) – все равно люди. Среди них найдутся и хорошие, и плохие, — негромко ответил монах, снова расположившийся на циновке. Голос его звучал все так же ровно, но не было похоже, что он кривил душой или храбрился напоказ только чтобы успокоить юношу, — И, не забывайте, мне все это тоже в новинку. Как вы и сказали, мы с вами в одной лодке.

Закрыв глаза, Байху плотнее укутался в тонкий плед, пожалованный ему квартирмейстером, и повернулся на бок, спиной к занятой молодым господином кровати. Кости его уже давно не болели от сна на земле и полу, но из-за двери поддувало, и он то и дело ежился с непривычки. Ветер в море – благо для моряков, но Чжу Байху никак не мог привыкнуть к холоду, который он нес, свободно гуляя над волнами.

— ...Переживаешь? — вдруг прозвучало в темноте.

Байху ненадолго замолчал, раздумывая о том, стоит ли рассказывать юноше о том, что гложило больше всего, но, в конце концов, решив, что это было бы неуместным фамильярством, да и едва ли интерес Лю Минчжи был вызван чем-то большим, чем простое любопытством, отпустил эту мысль.

— Я плохо говорю на общем, — признался он вместо этого, — И не умею читать.

Голос из-под одеяла немного помолчал, а потом, после раздумий, предложил:

— Я могу проводить с тобой уроки и чаще говорить на общем. Хочешь, Байху-хен?

И снова молчание. Лю Минчжи мог бы поклясться, что он услышал тяжелый вздох со стороны лежащего на полу даоса.
Сложно было вообразить себе, что этот взбалмошный мальчишка, не способный усидеть на одном месте и пары часов без того, чтобы не ввязаться в какую-нибудь историю, станет чему-то учить Байху, но на самом деле монаха больше всего волновало даже не это. А то, что его способности к изучению языков окажутся куда более скромными, чем даже Лю Минчжи мог предположить.

Еще будучи помощником Лю Сянбо, Чжу Байху кое-чему успел научиться, однако на письме не мог бы разобрать ни одной буквы, а произношение его иной раз было до того ужасным, что вызывало у его собеседников веселую улыбку. Мысль о том, что очень скоро ему придется каждый день изъясняться на иностранном языке, на самом деле порядком нервировала даоса, но он старался не накручивать себя раньше времени страхами о том, на что он никак пока не мог повлиять, и зарекся первым же делом прикупить на континенте нужную литературу.

— Я был бы признателен, — наконец после затянувшейся паузы до Минчжи донесся глухой ответ.

— Только не раньше, чем мы найдем место, чтобы там жить, — спохватился юный господин. И при мысли о деньгах, ему вдруг пришла на ум одна странность, — Ты... Днëм расплатился за меня. Так не пойдëт. Позже возьми себе ту сумму из кошелька.

Хоть Минчжи и чувствовал сонливость, его всë ещё мутило. В этот раз он спиной к стене, поближе к выставленному у изголовья ведру, и тихо молился Небесам, чтобы не пришлось за ним снова тянуться. Чуть свешиваясь, в тенях комнаты он пытался отыскать взглядом едва-заметный силуэт Байху, своего защитника, к которому уже проникся некоторой симпатией за его расторопность.

— Не стоит. Я ведь сказал, это был подарок, — возразил Чжу Байху.

Он не стал добавлять, что перед тем, как вычитать какие-то суммы из пожалованного Лю Сянбо маленького богатства, которым теперь обладал Лю Минчжи, необходимо было первым делом найти хорошего и честного оценщика, а затем того, кто согласился бы выменять жемчуг за серебро.
Это вместе с поиском жилья и штаба велийского подразделения Ворон, адрес которого Байху хранил в личном письме главы семьи Лю, было первоочередными и в высшей степени важными задачами, размышлять о которых было совершенно бесполезно на гудящую от похмелья голову.

Лю Минчжи заупрямился:

— Мне стыдно, и вообще не по статусу принимать такие подарки от слуги. Тем более, у тебя там и без того мало.

Байху не стал с ним спорить и только молча кивнул, хотя едва ли Минчжи мог увидеть это короткое движение головы в темноте. В конце концов, не станет же он настаивать на лишней трате, когда у самого в кармане ветер гуляет?

Юноша немного помолчал, но потом все-таки решился спросить:

— ...Разве отец не осыпает тебя деньгами? Я имею в виду, отчего у тебя так мало с собой?

Тут Чжу Байху, вопреки обыкновению, ответил, не задумываясь:

— Ваш отец весьма щедр. Но я предпочитаю путешествовать налегке, когда не нужно заботиться о том, что тебя может обворовать каждый встречный. Дорога легче всего дается, когда ничто не тянет идущего по ней путника к земле, — сказал он и добавил, цитируя выученное наизусть писание: — Если не много, то легко приобрести, а если много, то легко запутаться.

Конечно, это была не вся правда. На самом деле Байху потратил все свои накопления до последнего гроша не далее как накануне их отъезда, и нисколько об этом не пожалел бы, даже если со временем он вынужден будет таскать по ночам грузы в порту, чтобы обеспечить себя коркой хлеба. Только вот едва ли для Лю Минчжи имело значение, куда именно пошли эти деньги.

Минчжи не был сейчас слишком проницательным, да и не успел ещё узнать даоса достаточно, чтобы судить о нëм, и не стал уточнять, где тогда он оставил свои богатства. Зато тихонько проворчал:

— Вот оно что. Ну, зато бояться запутаться в жемчуге не нужно, если ты им не пользуешься, так ведь?

— Верно.

— И что мне сделать, чтобы не препираться с тобой на людях каждый раз за мой же кошелëк?

Минчжи наморщил лоб, почувствовав, как снова разболелась голова.

— Минчжи-ним, позвольте, прежде чем я дам вам ответ на этот вопрос, задать свой, — внезапно попросил Байху.

Лю Минчжи услышал шорох чужого одеяла, а когда снова опустил взгляд вниз, увидел, как слабый лунный свет, пробившийся через узкое окошко каюты, лег на бледное лицо даоса, обращенное к нему.

— Задавай, — пожал плечами юноша.

— Я поклялся, что не оставлю вас. А вы?

— ...Что? Что ты имеешь в виду? Что я сбегу? — слегка нахмурился Минчжи. Ему как-то не приходило в голову, что даос тоже может бояться остаться один, но он предпочёл подойти к этому вопросу с другой стороны, почувствовав лёгкое раздражение, — Я не предлагаю тебе вернуть мне мой кошель. А без него мне все равно никуда не деться.

— Что вы причините вред себе, — Поправил его Чжу Байху, глянув на юношу снизу вверх. Конечно, дело было вовсе не в страхе одиночества, — Или же сами будете стремиться довести себя до бедственного положения назло отцу и насмешникам.

Минчжи надолго замолк, растерявшись, и мигом растерял весь запал. По правде говоря... ему ведь приходили подобные мысли в алкогольном угаре. Не то, чтобы он всерьёз хотел чего-то такого для себя... просто это казалось легче, чем перспектива жить нищим, а в свои силы наследник не верил. Поэтому он так цеплялся за остатки своих средств, и поэтому одновременно презирал то, что ему придётся целиком опираться на эту последнюю подачку, балансируя между желанием сохранить её и выкинуть на ветер.
До сих пор Минчжи как-то не осознавал, что его кормила чья-то щедрая рука. Он даже не предполагал, что это могло так внезапно закончиться.

— А что мне ещё делать? — тихо переспросил он и сам чуть не посмеялся над этими словами. Перебив самого себя, он уже громче добавил: — И всё таки я не очень хочу умирать, веришь или нет.

Чжу Байху кивнул и поднял взгляд к потолку, сам того не зная окончательно уподобившись похоронному нефритовому изваянию со скрещенными на животе длинными белыми пальцами и умиротворенным лицом. Тревога о наследнике Лю, преследовавшая его с того самого момента, как он был разбужен сдавленным плачем Минчжи, немного улеглась, и он смягчился.

— Вы можете брать когда и сколько хотите, я не буду препятствовать.

Неожиданно он привстал на колени, как по звону корабельного колокола, и, упершись ладонями в пол, склонил голову перед юношей.
Он не сожалел о том, что вмешался в конфликт между Лю Минчжи и гоблином, но вовсе не собирался становиться и без того несчастному изгнаннику очередным врагом, а потому посчитал необходимым объясниться:

— Прошу меня простить. Я не стремился прилюдно унизить вас, Минчжи-ним. Только предостеречь.

— Извинения приняты. Прошу, поднимись, — юноша дождался, пока Байху поднимет голову, и выдавил из себя улыбку, — Вообще, это было действенно и отрезвляюще... Но больше так не делай.

— Как скажете.

Следующие несколько дней плавания прошли для двух уроженцев Страны Утра в ленивом безделии. Лю Минчжи, к удивлению и тайному удовольствию Байху, решительно завязал с азартными играми с моряками, и лишь время от времени с тоской поглядывал в сторону шумных компаний.
Чжу Байху, чей план изначально состоял в том, чтобы скоротать время в пути за тренировками и медитациями, вынужден был большую часть времени слоняться без дела, потому как морская болезнь, не отпускавшая даоса ни на день, не давая ему спокойно заниматься привычными вещами, при этом вынуждая большую часть времени проводить на верхней палубе, обдуваемой всеми ветрами.

Оставшись без каких-либо развлечений и занятий, молодой господин и его слуга оказались полностью предоставлены самим себе, и Лю Минчжи, маясь от тоски, то и дело приставал к даосу с расспросами. В основном весь его интерес так или иначе крутился вокруг их будущего на большой земле.
Несмотря на заверения Байху в том, что он не собирается бросать господина на произвол судьбы, Минчжи никак не мог успокоиться, и, в конечном итоге, монаху пришлось твердо заявить ему о том, что даром ясновидения он не обладает, третьего глаза у него нет, и потому он никак не в состоянии предсказать, что именно будет ждать их по прибытии.

Тогда Лю Минчжи сменил тактику и принялся спрашивать о самом Байху, но все же не отстал. Они много говорили о том, как проходила служба Чжу Байху у Лю Сянбо, и как часто ему приходилось обнажать меч при старшем господине. Говорили о Чжу Рей. О служении даоса и его способностях.
Байху отвечал на каждый заданный ему вопрос, но, то ли из особой скрытности, присущей его сдержанному характеру, то ли из простой вредности, его ответы не всегда были достаточно исчерпывающими. О сестре он почти ничего не сказал, ловко переключившись на обсуждение всей семьи Чжу и семейного дела, которое должно было вот-вот перейти его старшему брату. О своих способностях тоже отозвался незаслуженно скромно, как, впрочем, и пристало даосскому монаху.

Больше всего информации Минчжи удалось вытянуть о службе Лю Сянбо, но и эти рассказы не показались ему в достаточной степени захватывающими. На главу хасейского подразделения Ворон, обладающего блестящим умом и прозорливостью, но человека исключительно светского, не способного дать отпор в настоящем бою, покушения, открытые и тайные, совершались столь часто, что зачастую и неделя не проходила без какой-нибудь неприятной истории. Но очень многое, в конечном итоге, решалось не мечами, а за столом переговоров, а спустя некоторое время после появления Чжу Байху подле уважаемого господина Лю даже самым ярым завистникам и конкурентам пришлось умерить свой пыл и сменить тактику. И ни разу за все годы служения меч Чжу Байху не обагрился человеческой кровью.

Минчжи-ним не слишком настаивал на своих вопросах, но видел, как порой увиливает от ответов Байху и делал выводы. Однако, заняться было и впрямь нечем. Нелепые, нехорошие мысли даже без алкоголя находили его, когда он оставался один, и он продолжал приставать к единственному человеку, с которым чувствовал себя комфортно, почти не появляясь на людях не в сопровождении монаха. Возможно, дело было здесь не только в скуке, но и в дурном предчувствии юноши, которое, как оказалось, его не подвело.

На исходе недели они уже приближались к берегу. Наступила последняя ночь плавания, но молодой господин и его слуга бодрствовали, потому как совсем скоро должен был показаться берег загадочной заморской Велии.
Перед тем, как начать заниматься сбором вещей, Байху ушëл справлять нужду на гальюн, и Минчжи ожидал его в каюте не в силах сомкнуть глаз.

Скользкое тревожное предчувствие обострилось. Он вспоминал Окиллу, песчаный остров, куда они причалили, чтобы заправиться, и то, как его сердце ушло в самые пятки, когда корабль встал на якорь: «Так быстро? Что это, дома из грязи и палок?!». Байху тогда не разделил его ужаса и чуть ли не землю целовал, радуясь возможности сойти с беспрестанно качающегося на волнах судна. Вероятно, он, проводя кучу времени на палубе, в отличие от Лю Минчжи, слышал о том, что ждало их на Оке Окиллу, и вовсе не был удивлён.
Теперь всë было иначе. Уже скоро. Вот-вот зазвучит громкое: «Земля!» – и кто-то постучится в их каюту...

Будто бы в ответ на размышления юного господина, дверь в каюту отворилась.

— Рад, что тебя не унесло морем, — привычно ворчливо поприветствовал Минчжи. Собственная колкость показалась ему забавной, но спустя мгновение ему резко стало не до смеха, — А ты что тут забыл?

Через порог перевалился гоблин Пак и следом за ним в проходе встал гигант.

Минчжи мгновенно вскочил на ноги, и сердце его ушло в пятки. Что-то такое он и воображал несколько дней назад, но со временем успокоился и расслабился, даже почувствовав себя в безопасности. И вот... Что бы они там ни замышляли, это выглядело настолько неправильно, насколько тревожно.

— Не пугайся, не пугайся! Мы только поговорить, — хохотнул гоблин, но по его кривой усмешке стало сразу же ясно, о чëм пойдëт речь.

— Проваливай! — криком перебил его юноша.

К сожалению, меч Лю Минчжи был запрятан в сундук, и гоблин заметил косо брошенный туда взгляд. Он приказал гиганту пройти внутрь и убедиться, что мальчик не будет делать глупостей и плотнее прикрыть за собой дверку, чтобы никто не помешал им «договориться», но Минчжи, уже сообразив, что дело пахнет скверно, быстро подхватил что-то с кровати и в следующую секунду взмахнул веером. Поднялся такой резкий шквальный ветер, что легкого гоблина подхватило им и сбило с ног, отчего он врезался в прошедшего внутрь гиганта, а дверь распахнулась настежь, громко хлопнув о стену с той стороны. Будь у Минчжи побольше опыта в бою или драке, он бы сообразил, что дружок Пака не отлетит наружу, и дождался бы, пока тот зайдëт поглубже в комнату, чтобы проход между дверным проемом и его широкой спиной стал больше, но делать уже было нечего. Ошалевший, с громко стучащим сердцем, юноша метнулся юркой лаской наружу, но гигант успел выставить руку, и Лю Минчжи, не ожидая этого, хорошенько врезался лицом прямо в его кулак, и упал навзничь. Удар пришёлся на левую сторону лица, и учитывая скорость, с какой юноша припустил наружу, там непременно должен был остаться выразительный след. Чувствуя, как половина его лица онемела от жара и боли, юноша бессильно повалился на пол.

— Помогите! — отчаянно крикнул Минчжи во все свои лёгкие. Кто-то забрал из ослабевших пальцев веер, и тут же, грязно ругаясь, попытался закрыть ему рот. В нос наследнику ударил крепкий запах рома, доносящийся от грабителя. Юноша изо всех сил извернулся и попытался укусить крепко державшую его ладонь.

Всë пошло не по плану. Пак действительно хотел лишь немного надавить на богатенького сынка, разжиться хоть чем-нибудь сверху того жалкого серебра, а теперь от его крика вскоре проснется весь корабль! Теперь он в панике лихорадочно прикидывал, сколько времени потребуется, чтобы спустить шлюп на воду и скрыться. Не зная, что теперь и делать, он громким полушёпотом сказал дружку:

— Придержи его, ну! И закрой ты уже эту дверь... Ай!

Наконец-то зубы Минчжи с силой впились в его ладонь.

Великан ломанулся к двери, но так и не успел даже дотянуться до ручки. Послышался глухой удар, и с глухим «Ух!» рослый детина величиной с небольшую повозку сложился пополам и поспешно сделал два шага назад.

Наконец-то в дверях появился Чжу Байху. На обычно спокойном бледном лице монаха теперь ясно читалась мрачная решимость. Едва взглянув на господина и повисшего на нем гоблине, он безо всяких объяснений понял, что произошло, и тут же принялся мутузить гиганта быстрыми точными ударами коленей и ног, пока тот неловко крутился вокруг своей оси, пытаясь отследить направление движений своего юркого противника. Всего в несколько точных приемов даос отправил своего его в нокаут: гневно взревев, гигант подхватил с пола тяжелый сундук наследника Лю и уже намеревался было обрушить его на Байху, но в ту же секунду в лицо его прилетел тяжелый удар пяты, и, потеряв равновесие, моряк с оглушительным грохотом повалился назад.
Одежды, украшения, многочисленные веера и два тяжелых меча, принадлежащих слуге и хозяину, взметнулись в воздух, и градом обрушились на всех присутствующих.

Чжу Байху подхватил на лету рубаху шань, расшитую серебряными нитями, и метнул ее в сторону гоблина. Тот, едва опомнившись от зрелища боя, только-только пришел в себя, наконец-то высвободил руку из неожиданно крепкой челюсти своего противника и уже замахнулся кулаком, чтобы выбить ему пару зубов в ответ, но, как только рубаха накрыла его голову, застыл и начал терять равновесие.
Воспользовавшись его заминкой, Лю Минчжи сам наградил его крепким ударом прямиком в нос, и тот с хрустом впечатался в плоскую морду гоблина.

Теперь оба дружка валялись в бессознанке, зато каюта была перевернута вверх дном, и на шум уже сбегалась вся остальная команда.
Чжу Байху, выдохнув, вытер с губ кровь – должно быть, в потасовке с гигантом он все же пропустил один из ударов – и подошел к лежащему на полу юноше, чтобы подать ему руку. В этот момент в дверях комнаты появился разъяренный старпом.

— Какого хера здесь происходит?!

Едва осознав, какой переполох они устроили на корабле, что даже привлекли внимание главного, Минчжи немедленно разразился скандалом. Ему просто необходимо было куда-то выплеснуть поток адреналина, который он получил в бою. Он утверждал, будто его хотели ограбить и убить, показывал на лицо, куда получил удар от гиганта, а старпом, не в силах вставить и слово в непрекращающуюся тираду наследника Лю, сперва белел, затем краснел...
В конце концов, он приказал выволочь двух виновников на палубу.

— Их нужно высечь! Эти негодяи посягнули на моë имущество, посмели поднять на меня руку!.. — всë не успокаивался Минчжи, готовый обрушить на буйные головы грабителей всю кару Небес.

Суматоха перетекла наружу, поскольку господину было необходимо убедиться, что грабители не уйдут безнаказанными.
Услышав от старпома что-то о положенной компенсации за непозволительное поведение моряков, Минчжи успокоился было, но ненадолго. Зацепившись за эти слова, он с еще большим запалом принялся описывать весь причинённый ущерб. Его тон стал мрачным и нагнетающим.

— Вам ещë повезëт, если этот громила, подкинув сундук, не сломал ничего внутри... Ох, если пойдет молва, что на вашем корабле держат подобную падаль, охочую до чужого добра, люди решат, что чего доброго и сам капитан еë таков! И плакали тогда ваши торговые дела и перевозки, не говоря уже о сотрудничестве с Гильдией Ворон! Вы ведь знаете, кто я..? — Минчжи запнулся и мысленно выругался. Он как-то забыл, что слово его, как отпрыска семьи Лю, уже вряд ли чего-то стоит, но все же понадеялся, что слухи не дошли до ушей капитана этого судна, и его отец не стал раскрывать никому истинную причину столь скорого отъезда сына. Впрочем, уже сказанного было достаточно. К тому моменту на старпоме уже лица не было, и Лю Минчжи поспешил воспользоваться моментом, — Но не беспокойтесь. Я буду молчать, если компенсация окажется честной. Доведите это дело до ушей капитана. Вопиюще!

Будто огнедышащий дракон, Минчжи шумно дышал, раздувая ноздри, и сам то и дело подбрасывал поленья в очаг закипающей в нем злости. Теперь уже не приходилось даже надеяться, что он смог бы уснуть до прибытия в порт.

За оставшееся в пути время Чжу Байху помог Минчжи устранить погром в каюте и собрать вещи господина обратно в сундук. К счастью, вопреки опасениям самого наследника Лю, ничто, включая бумажные веера, запертые в хрупких жемчужных чехлах, не пострадало, но это лишь ненамного успокоило гнев Лю Минчжи. Даже когда корабль миновал прибрежный маяк и вошел в бухту Велии, юноша не покинул комнаты, чтобы полюбоваться на виды долгожданной цивилизации за бортом, а до самой высадки нервно мерил шагами ее тесное пространство.

Несмотря на внешне хладнокровный вид, настроение Байху тоже оставляло желать лучшего. Взгляд его потемнел и то и дело возвращался к ссадине на скуле юноши, которая, несмотря на все старания Минчжи, все равно распухла и теперь ярко выделялась на бледной коже. Конечно, глупо было предполагать, что в «ссылке на чужбине» (как это называл сам Минчжи) с избалованным сынком Лю Сянбо не приключится ничего дурного, особенно на службе в подразделении Ворон. Но все же даосу претила сама мысль о том, что вскоре им придется предстать в таком виде перед той самой госпожой Лелианте, которая в дальнейшем должна была определить их судьбу – побитые и помятые как после пьяной потасовки.

Обещанную компенсацию им все же выплатили. И как только они сошли на берег, Чжу Байху тут же настоял на том, чтобы первым делом посетить оценщика и лишь затем заняться поиском крыши над головой. Чтобы найти приличного человека, им пришлось оббегать весь город, к тому же потратив уйму времени на споры по поводу справедливого курса обмена, но, в конце концов, их старания были вознаграждены, и вскоре к мешку жемчуга, припрятанного во внутренних карманах даосских одежд Чжу Байху, прибавился еще один толстый мешок серебра и мелких золотых слитков.

С выбором места для ночлега все оказалось куда сложнее. Лю Минчжи настаивал на том, что они непременно должны купить дом или хотя бы квартиру, на что Байху приходилось раз за разом терпеливо объяснять юноше, что покупка недвижимости требует куда больше времени и внимания, чем пара часов перед закатом, и им просто необходимо для начала снять хотя бы комнату в таверне, чтобы было где переночевать и оставить вещи. И это не говоря уже о том, что на каждом повороте узких улочек с грязными лужами в глубоких колеях не покрытых брусчаткой дорог, молодой господин то и дело кривил нос и заявлял, что Велия оправдала его самые худшие ожидания, а значит и в покупке дома не было никакого смысла. Чжу Байху, приучивший себя ничего не ожидать в принципе ни от городов, ни от людей, чувствовал себя не так подавлено, но, конечно, даже он не мог заметить разительный контраст между родными видами и тем, что предстало их глазам по прибытии на большую землю: вместо изящных пагод – низкие грязно-желтые домишки; вместо живописных рисовых полей у подножия гор – безотрадная равнина и лес. Им обоим понадобилось бы много времени, чтобы привыкнуть к таким пейзажам.

Зато, как и предсказывал Чжу Байху, люди здесь мало отличались от тех, которых можно было встретить в Тальболе. Горожане сновали туда-сюда, занятые повседневными заботами, купцы кричали с рыночной площади, зазывая покупателей, а со стороны одного из главных трактиров портового города доносился гомон посетителей и манящий аромат свежей выпечки. В конечном итоге, туда и отправились уставшие путники.
«Шальная подкова» – так называлось заведение –  оказалась весьма неплоха, особенно в сравнении с портовой рыгальней и более скромным, но при том более популярном среди простого народа «Полумесяцем». И двум эксцентричным иностранцам в длинных одеждах, к тому же, весьма потрепанным на вид, невероятно повезло снискать милость хозяйки и выкупить одну уютную теплую комнатку. Цена, конечно, была выше, чем в «Полумесяце», зато Минчжи заметно оживился при виде мягкой постели, и даже перестал напоминать злобного неприкаянного духа, без конца сокрушающегося и бормочущего ругательства себе под нос.

Как и в каюте, Байху пришлось расположиться на полу, но в этот раз не на циновке, а на заботливо предложенном хозяйкой матрасе.
Счастьем было то, что они смогли отыскать и одну свободную комнату, но даже если бы их было две, Минчжи, вспоминая недавнее происшествие, был скорее склонен с тем, чтобы разделить с телохранителем общее пространство, нежели спать за стенкой. Чем ближе тот был к телу, тем спокойнее было на душе у юного господина – во всяком случае, когда дело касалось безопасности.
Поужинав, умывшись и даже приняв ванну, они наконец-то устроились на ночлег, и оба крепко уснули до самого утра.

На следующий день вечно беспокойная Велия встретила их пением треклятых петухов, и Минчжи готов был поклясться, что даже колокол на корабле не так громко звенел, как эти твари горланили.
Сперва он с трудом продрал глаза, не желая подниматься, но вспомнив о том, какой важный был сегодня день, мигом вскочил на ноги и принялся готовиться. Нужно было столько всего успеть!

Не отставал и Байху. Минчжи, в процессе своих утренних процедур, заметил, как тот копается в своем скромном багаже, и даже отвлекся от расчесывания длинных волос, чтобы поразглядывать его находку – сверток дорогой черной и белой тканей.
Байху принялся одеваться, и вскоре облачился в элегантный приталенный костюм, в котором некогда всюду сопровождал Лю Сянбо. Он собрал волосы наверху в традиционный пучок и закрепил заколкой гуань и Минчжи почувствовал легкий укол зависти. Он сам пока ещё не мог скреплять волосы подобным образом, потому как еще не прошел обряд своего совершеннолетия, да и вообще, такими темпами мог вовсе не дожить до двадцати... А Байху был очень красив. Дорогие одежды ему очень шли. И теперь, близко рассмотрев его со всех сторон, юноша мог убедиться, что их пошили для него на заказ.
На ум молодому господину пришло ещё одно озарение: теперь он, Лю Минчжи, будет тем, кого будет всюду сопровождать этот высокий стройный и сильный мужчина. Эта мысль воодушевляла и внушала чувство гордости, обычно подавляемое всеми нелюбимым юнцом.

Осознав, что Байху уже давно заметил, как он пялится на него, Минчжи поторопился со сборами.

Он только-только успел сделал причëску, но ведь ещё нужно было замазать несчастный синяк, накраситься, надушиться, облачиться, вооружиться, выбрать подходящий веер и позавтракать!
Засуетившись, Минчжи послал Чжу Байху наверх, чтобы тот раздобыл им обоим еду, а сам постарался скрыть следы вчерашней постыдной драки под слоем белил.

Всë это заняло ещё около часа, по истечении которых оба хасейца вышли из трактира и, ловя на себе заинтересованные взгляды местных жителей, направились прямиком к велийскому штабу Ворон.